Владимир Аренев - В ожидании К.

Скомкал финал загодя продуманной речи, просто оборвал на полуслове.

— Я могу идти?

— Подождите минутку. Мариш, передай распечатки!..

Та, за соседним столом, оторвалась от фото, взяла из принтера только что выпавшие листы и протянула старику.

— Распишитесь там, — сказала Свинка, — на каждом. Что с ваших слов записано верно. А то, знаете, некоторые потом претензии… нам теперь велят всегда визировать.

Он расписался, не читая.

— «Васильчиков»? — переспросила Свинка. — А вы, простите, случайно не родственник?..

— Похож?

Она засмеялась:

— Ни капельки! Но знаете, иногда же бывает: родственники, а друг на друга вот совсем… А вы его сын, да? Или внук? Знаете, когда нам в школе о нем рассказывали, я всегда себе представляла не то, как он со зверьми сражался, даже не войну, а как он огонь в осажденный город нес. И вот сколько мимо Марсова ни хожу — всегда мурашки по спине. Не могу понять: как это вообще… жутко, наверное, было. Что вы так смотрите?

— Ничего. Простите, показалось.

Выходя, он еще раз оглянулся. Нет, все-таки не пышненькая девушка, все-таки Свинка.

Показалось.

Ряды надгробий тянулись вдаль — ровные, по-солдатски стройные. Над каждым раскинуло металлические ветви стилизованное изображение чудо-древа.

— Это же так просто, — сказал Крокодил. Они шли к выходу: старик впереди, Крокодил — чуть позади, почему-то все время держась за пределами видимости. — Просто как дважды два… Курить будете, Иван Корнеевич?

Старик мотнул головой.

— Как вам угодно. — Он клацнул портсигаром, затянулся. — Иван Корнеевич, в конечном счете я — все, что у вас есть. Не «осталось» — именно «есть», и было всегда. Не злитесь на них — они не виноваты. Они ценят то, что вы для них сделали, но ценят по-своему. Ваши победы — настоящие победы, ваши подвиги — настоящие подвиги. Только вам они не принадлежат и никогда не принадлежали. Наконец-то вы начинаете это понимать.

— Что там в Африке? — резко спросил старик. Проходивший мимо седоватый мужчина с букетом гвоздик покосился на него и ускорил шаг. — Как жена, как дети?

— Не надо, — сказал Крокодил. — Лучше сразу. Будет больнее, конечно, по-другому и не может… Но лучше сразу. Видите, я и сам уже ухожу от темы; ваше влияние!.. А ведь это так просто. Всего лишь признать. Она улетела нынче утром?

— Я проводил ее до аэропорта, — скупо кивнул старик. — Как будто это могло ее остановить…

— Конечно, не могло. Но конечно, вы должны были попытаться. Только перестаньте себя обманывать: вы никогда ее не любили. Вы же бесстрашный, последнее, что вас испугало, — тот дурацкий умывальник в детстве, — с него-то все и началось. Хрупкая штука — человеческий организм: убегая, упал, ушибся головой… казалось бы… а чем все обернулось. Хуже мины замедленного действия. — Крокодил затянулся, со змеиным шипением выдохнул. — И вот вы стали бесстрашным героем, взрастили в себе это бесстрашие — ну так признайте, что Елена Сергеевна, Лялечка, нужна была вам как символ. Как знак тех времен, когда вы были совсем другим.

— Где твоя тень? — спросил вдруг старик. — Почему ты без тени?

— И поэтому, — спокойно продолжал Крокодил, — вы не хотели, чтобы она улетала. Ваш последний якорь, фигурально выражаясь. После того как остальные ваши соратники ушли, так или иначе… — Старик не оборачивался, но знал, что Крокодил сейчас кивнул в сторону надгробий. — Что у вас осталось? Да и чего, собственно, вы хотите?

— Где твоя тень?!

— Вы хотите признания? Почестей? Были и будут почести, признание, слава. Грех жаловаться, Иван Корнеевич, — вы ведь не бездомный, не валяетесь где-нибудь в подворотне, вымазанный в грязи. Знаменитость, спаситель Петрограда, символ города. Достопримечательность . Но вы ведь желаете большего: чтобы они жили по вашим законам. А это невозможно. Не та точка цикла. — Крокодил помолчал и добавил, как будто с неохотой: — Вам почти удалось. Вы почти смогли, дважды. Зов к приключению, сражение с чудовищем, испытания, помощники, апофеоз, возвращенье, борьба у порога, благо, которое герой приносит с собой… и так два цикла кряду. Вы долго удерживали мир и миф. Но вам захотелось покоя: возраст, болезни… все это очень по-человечески. Слишком по-человечески.

— Где, — задыхаясь, в третий раз повторил старик, — гд-де тв-в-воя т-т-тень?!

— Вы — моя тень, — сказал Крокодил. — Или скоро ею станете. Впрочем, есть и другой путь. Решить, что я — плод вашего воображения. Что мина проснулась и начала тикать — там, в вашей голове. «И все смешалось, — процитировал он, — кони, люди…»

— Тебе не удастся, н-н-нет… Ник-к-когда! Господь-Медведь, да что я вообще?.. Кто же верит Крок-к-кодилу?

— Тот, — спокойно сказал Крокодил, — кто никогда не верил в Медведя.

Старик резко обернулся. Крокодил стоял перед ним — в коричневом пиджаке от лучшего портного, но уже поношенном, сшитом года три назад. Широкий потертый шарф свисал наподобие галстука. Штаны были в крупную клетку, слегка выцветшие.

— Зря вы… — сказал Крокодил. — Теперь вам будет труднее поверить в… — он неловко покрутил когтистым пальцем у виска. — Впрочем, сейчас мы это…

— Простите, — позвали у старика за спиной, — у вас не будет покурить? — Дама с блестящим от пота лицом и жирно накрашенными губами, в костюме, слишком плотном и жарком для такой погоды, показала зажигалку. — Вот, ее взяла, а сигареты забыла, торопилась.

— Я давно бросил, сразу после войны… — начал было старик.

Она посмотрела так, будто говорил он это с папиросой во рту.

Машинально хлопнул себя по карманам и обнаружил в правом огромный портсигар с сине-белым треугольником на крышке. В треугольник вписан был алый глаз.

— Вот, пожалуйста. — Старик раскрыл портсигар и увидел, что не хватает сигарет пяти-шести.

Женщина взяла одну, потянула носом:

— Боже, неужели Gold Virginia?..

Он торопливо кивнул, дождался, пока она уйдет и обернулся, уже зная, что никого рядом с ним не будет.

Так и вышло.

Зашагал по дорожке к воротам, помедлил и швырнул портсигар нищему в смешной спортивной шапочке. Тот забормотал что-то насчет «храни тебя Господь», раскачиваясь и кланяясь, точно китайский болванчик.

— «Захотелось покоя»? — сказал ему старик. — Что он имел в вид-ду? Ведь я… всю жизнь же, только для других, я и сейчас… и сейчас!..

Нищий отчаянно закивал и взглянул по-собачьи, с надеждой. Старику сделалось тошно.

Пошел к метро. Повсюду были гирлянды, растяжки, воздушные шары. Дети смотрели ему вслед, завороженно разинув рты. Взрослые уважительно кивали. Он кивал в ответ, едва различая, кто перед ним.

Очень хотелось курить.

Город творил с ним непонятное: миновав Гренадерский мост, старик вдруг оказался перед Дворцовой. Здесь готовились к параду; маршировали войска, и он вдруг сообразил, что форма на них — не нынешняя, тогдашняя. Показалось: узнает лица. Не по отдельным чертам — по выражению, по взглядам.