Марк Валентайн - Невероятные расследования Шерлока Холмса

Я перевел взгляд с одного сыщика на другого. У них схожие методы, и оба уверены в своей правоте, сколь бы ни различались данные ими объяснения. Глубокий вздох…

— Сейчас я рад, что мои предки были шотландцами, — сказал я, — поскольку это позволяет мне честно ответить: «Вина не доказана». [9] В Англии присяжные в уголовных делах имеют право вынести либо обвинительный, либо оправдательный вердикт — «виновен» или «невиновен». В шотландском суде возможна третья формулировка: «вина не доказана». — Прим. ред. И не более того.

Об этом странном деле остается рассказать немного. На следующее утро, как только рассвело, мы тщательно обследовали потайную комнату, но не нашли ничего нового. Каменные ступени в толще внешней стены, как мы и подозревали, вели вниз, к тоннелю, заканчивавшемуся в хозяйственной постройке неподалеку от дома. Подземный ход был в прекрасном состоянии, и это лишь утвердило Холмса во мнении, что его догадка об искателях сокровищ верна. Лоу ничего не сказал по сему поводу, но я заметил, что он долго разглядывал пол тоннеля, на котором отсутствовали следы недавнего пребывания человека. Хозяева надежно заделали входы в комнату и подземелье, но лишь после того, как были преданы огню все найденные в тайнике и кабинете вещи Карсвелла.

С тех пор я не слышал, чтобы Фитцджеральдов что-либо беспокоило. Не слышал и о том, что в доме нашлись сокровища.

Пожалуй, стоит упомянуть еще об одном. У нас оставалось немного времени до поезда, и мы вместе с Лоу отправились в маленькую приходскую церковь, где хранились кое-какие реликвии, оставшиеся от прежнего аббатства Лаффорд. Там мы с удовольствием провели полчаса, любуясь церковью и ее убранством. Когда Холмс вышел на улицу, давая понять, что пора идти на станцию, я огляделся в поисках Флаксмана Лоу и обнаружил, что тот вглядывается в стеклянную витрину. Когда я подошел, он с улыбкой повернулся ко мне.

— А, доктор Ватсон, — сказал детектив. — Или вас теперь следует называть присяжным заседателем? Вы все еще считаете, что преступление не доказано, или передумали?

— Не знаю, — честно ответил я, покачав головой. — Я уже много лет работаю с Холмсом, и мне его точка зрения импонирует — нет ничего такого, что не поддавалось бы логическому и рациональному объяснению. И все же… — Я немного помолчал. — Думаю, мое воображение не богаче, чем у Шерлока Холмса, и мне не свойственны глупые фантазии. Однако должен признаться: когда мы стояли перед той дверью, я бы многое отдал, чтобы туда не входить. А пока были внутри, меня не покидало ощущение, что, кроме нас, там есть… кто-то еще — жуткий и зловещий. — Я вздохнул. — Не знаю… Но я готов рассмотреть все обстоятельства. И вероятно, позволю себя переубедить.

— Спасибо, — тихо проговорил Лоу, протягивая мне руку. Затем его взгляд снова упал на витрину, и детектив показал на один из лежащих там предметов. — Прежде чем вы подошли, я читал этот текст, — сказал он. — Это реликвия аббатства Лаффорд, изразец пятнадцатого века. Текст на почти забытом среднеанглийском, но рядом есть перевод. Интересно, видел ли его Карсвелл? Но даже если видел, что маловероятно, наверняка не внял предостережению.

Взглянув на табличку, я прочитал:

Задумайся, человек, — жизнь твоя не вечна. Уверен ты можешь быть лишь в том, что сделал сам, но одной судьбе известно, что оставишь ты потомкам.

Энтони Бёрджесс — всемирно известный автор антиутопии «Заводной апельсин» («A Clockwork Orange»). Среди прочих его работ — циклы «Эндерби», «Сила земли» («Earthly Powers») и трилогия «На исходе долгого дня» («The Long Day Wanes»). Несколько рассказов, включая нижеследующий, вошли в сборник «The Devil’s Mode». Большинство читателей знают Бёрджесса по его романам, повестям и рассказам. Однако он еще успешный автор документальных произведений и пьес, критик и переводчик. Кроме того, Бёрджесс сочинял музыку, что, как нетрудно догадаться по названию, помогло ему в работе над этим рассказом.

Первая жена очень плодовитого писателя Айзека Азимова однажды посетовала, что тот слишком много работает: «Что ты скажешь на смертном одре, если напишешь сто книг?» — «Я скажу: „Только сто?“ — ответил Азимов. На момент смерти он был автором и редактором без малого пятисот книг. В мире столько позеров, дилетантов и любителей рассуждать о шедеврах, которые они создадут «потом» или «в свободное время», что личности, преданные своему делу, чья жизнь и искусство сливаются воедино, действительно окрыляют. Легендарный японский художник Хокусай, ставший знаменитым благодаря серии гравюр «36 видов горы Фудзи», перед смертью якобы воскликнул: «Подарили бы мне небеса еще десять лет… Еще пять лет, и я бы стал настоящим художником!» Если вы восхищаетесь мастерами, которые работают до последней минуты, возможно, вас вдохновит эта история. Или наоборот — учитывая обстоятельства дела.

Сэр Эдвин Этеридж, видный специалист по тропическим заболеваниям, любезно пригласил меня в Мэрилебон по-присутствовать при осмотре своего пациента. По мнению сэра Эдвина, молодой человек, никогда не покидавший Англию, страдал от заболевания, известного как лата и весьма распространенного на Малайском архипелаге, но доселе не встречавшегося в умеренном климате Северной Европы — если верить медицинской документации, судя по всему, не слишком надежной. Мне удалось подтвердить гипотетический диагноз сэра Эдвина: пациент был патологически внушаем, копировал каждое действие, которое при нем совершали или описывали. Когда я вошел в его спальню, он мучил себя, уверовав, что стал велосипедом. Данное заболевание неизлечимо, но оно перемежающееся и скорее психическое, чем нервное. Таким людям лучше всего помогают покой, одиночество, опиаты и теплые солодовые напитки.

После консультации я брел по Мэрилебон-роуд и, разумеется, свернул на Бейкер-стрит повидать старого друга, который, по сообщениям «Таймс», недавно возвратился в Лондон, выполнив тайное задание в Марракеше. Как потом выяснилось, речь шла о невероятном деле, связанном с ядом марокканской пальмировой пальмы, — подобности этого расследования пока нельзя предать огласке.

Холмса я застал довольно тепло одетым для лондонского июля: халат, шерстяной шарф и расшитый драгоценными камнями тюрбан — подарок фесского муфтия, как я потом узнал, в благодарность за услугу, о которой мой друг не пожелал мне поведать. Он загорел и явно привык к температуре выше лондонской, но, помимо тюрбана, никаких следов пребывания в экзотической мусульманской стране я не обнаружил. Холмс попытался раскурить кальян, но раздраженно отбросил мундштук.