Константин Соловьев - Слуга Смерти

Тут ничего не изменилось — тюки и ящики с мусором образовывали те же нагромождения, что и полчаса назад. Какие-то полусгнившие корзины, грязные, кишащие паразитами матрацы, яичная скорлупа… Исчез только человек в плаще с глухим капюшоном. Исчез, как будто никогда здесь прежде не был. Я растерянно переводил взгляд с одной кучи мусора на другую, это была реакция изумленного тела, а не разума — тело продолжало крутить головой, хотя даже дураку было ясно, что человек с габаритами Арнольда не смог бы здесь спрятаться, слишком мало места. Разум же, оцепеневший, точно от близкого разрыва пушечного ядра, пытался собрать из крупиц информации какое-то логическое сооружение.

Ни один тоттмейстер не смог бы увести Арнольда — я потратил не один день для того, чтобы не сомневаться в этом. Я не слышал стрельбы, не слышал жандармских свистков, не слышал и того особенного клекота воздуха, который предвещает удар фойрмейстеров…

— Господин Корф?

— Да? — я бросил это, даже не сообразив, кто окликает меня — мысли мои сейчас были слишком спутаны.

— Ваш слуга…

— Что?

Конечно, это был Петер Блюмме. Тяжело дышащий, как после утомительного бега, но не румяный, как это свойственно для людей, пробежавших добрую сотню метров, а бледный, как застиранная тряпка.

— Ваш слуга…

Сперва я не понял, о чем он, и лишь через секунду сообразил — мальчишка указывал на что-то, сокрытое между мусорными кучами. Я уже открыл было рот, чтоб жестко отчитать его — Арнольд был слишком велик: даже ляг он, и то не смог бы спрятаться здесь, — но потом увидел обрывок серой ткани. Похожей на ту, из которой был сшит его плащ. Мне понадобилось два шага, чтобы увидеть то, о чем говорит мне Петер Блюмме, вчерашний гимназист. И еще несколько секунд — чтобы понять.

У самой стены, полускрытая мятым комом газеты, рыбьими потрохами и бутылочными осколками, лежала чья-то рука с коротко остриженными ногтями, массивными крепкими пальцами и коричневыми мозолями.

Отсечена она была крайне аккуратно, по локтю, но в глаза сразу бросалась одна странность.

На срезе ее не было видно ни капли крови.

Когда в дверь застучали, я уже выпил второй стакан рейнского и даже задремал, откинувшись на спинку стула. Стук почти сразу повторился: судя по всему, за дверью находился человек решительный и нетерпеливый. «Или же промокший», — подумал я, беря в руку пистолет, лежавший на столе, — на улице и впрямь моросило.

К двери я подошел медленно, руку с пистолетом выставил вперед. Однако опасения мои были развеяны почти сразу же.

— Да открывай же! — гаркнули из-за двери. — Я это! О дьявол…

Уже не сомневаясь, я отложил пистолет и отодвинул скрипучий засов. В прихожую ввалился Макс — мокрый до нитки, распространяющий запах сырого сукна, запыхавшийся, взъерошенный… В прихожей сразу показалось тесно.

— Погода… — бормотал он себе под нос, остервенело срывая плащ и кивер. — Тридцать восемь мертвецов и один висельник… Это в мае-то! Ну вот, смотри, ткань уж поползла. Эх, найти бы того портного, что шил…

— Снимай мундир, будет тебе. Быстро высохнет. Да не топчи ты сапожищами по полу… Есть хочешь? Я скажу фрау Кеммерих, чтоб подала в кабинет, у нас сегодня утка с…

— К дьяволу утку, — лаконично отозвался Майер, сражающийся с пуговицами. — Я отобедал после службы. Глотку промочить будет?

— Мозельское? Рейнское?

— Не в такую погоду. Разве что грога…

— Можно и грог.

— Промок, как собака, а ведь заболеешь — тебе на лекарства и на жратву и кроны не дадут из казны… — разоблачившись, Макс выглядел еще внушительнее. Стоя в одной рубахе и брюках посреди комнаты, он походил на Гаргантюа — Гаргантюа, добродушно ворчащего, отряхивающегося, как собака, пахнущего потом и старомодной одеколонной водой. На глаза ему попался заряженный и взведенный пистолет, который я отложил на полку в прихожей. — Ого, ты теперь гостей встречаешь салютом?

Я немного смутился, хоть и понимал, что в словах приятеля нет упрека:

— Гости сейчас разные бывают. Есть и такие, которым я вместо грога предложил бы чего погорячее… Пойдем в кабинет?

— Нет уж. Там тесно, как в собачьей будке, вдобавок дрянной диван… Бывал, знаю. Давай уж на кухню. Там и грог поспеет.

Я задвинул дверной засов и на всякий случай осторожно выглянул в окно. Глупейший поступок, конечно, — за окном звенел по булыжнику и черепичным скатам дождь, клочья черного и серого были разметаны по небу, даже луна потерялась в этом зыбком хаосе. Затаись убийца в двух шагах от окна — и то не увижу, сам же, стоя в освещенной комнате, буду представлять отличную мишень для пули.

«Нервная хворь, — с неудовольствием подумал я, проверяя засов. — Скоро сам себя запугаешь до той степени, что сведешь в могилу, — и пули не понадобится. С другой стороны, — подумалось мне минутой позже, — такая хворь, пожалуй, может и жизнь сохранить. В прошлый раз он вполне комфортно расположился у моей двери, выстрелить через окно на безлюдной улице — невелика затея…»

— Ты кого-то видел? — спросил я у Макса, войдя на кухню.

Он уже устроился в просторном кресле, закряхтевшем от его веса.

— Ни души. Если мы оба говорим об одном и том же. Прошел через всю улицу, осмотрелся, вроде, пусто, как на кладбище в Сочельник.

— А…

— Парнишку твоего видал, — продолжил он. — В подворотне напротив. Забился в какую-то щель, сидит мокрый… Стережет, что ли… Как совенок, ей-Богу! Даже глаза как будто блестят. Ты б его хоть под крышу взял, Курт, схватит же простуду…

Я заскрипел зубами. Прозвучало неприятно, похоже на звук перетираемых зубами куриных костей. Хотя в читанных мною романах, когда персонаж скрипит зубами, это представляется интересным звуком.

— Я отправил этого проклятого мальчишку домой еще два часа назад! И приказал не мелькать под окнами.

— И ты ожидал, что он так и поступит?

— Не ожидал, — признался я. — Теперь этот дьявол наверняка будет торчать там всю ночь напролет. Видимо, он полагает, что убийца явится ко мне в гости именно сегодня.

— Судя по тому, что ты рассказывал, настроен он серьезно. Ну и пусть. Сейчас тебе не помешает мальчик на побегушках, раз уж старина Арнольд так неаккуратно покинул службу… Кстати, что с ним случилось-то? Толком и не рассказал.

— С ним плохо случилось, Макс. Его четвертовали, как курицу. Голова, руки, ноги… В общем, по частям.

Макс присвистнул:

— А голова что? Расколота, конечно?

— Даже интереснее. Гвозди.

— Гвозди?

— Две дюжины гвоздей, вот таких, — я развел большой и указательный пальцы на всю длину. — Обычных таких крепких гвоздей из кузни… Хорошо так забитых. С тщательностью. Сам понимаешь, прочесть нечего.