Максим Далин - Лунный бархат

– А, кровь Христова, да?

– Не знаю, насколько Христова, но… в общем, это работает. Лиза это знала, конечно. Можно было бы зайти в какую-нибудь ночную забегаловку или, там, в ларьке посмотреть… но она хотела, чтоб я… как бы… боевое крещение прошел сразу… Граф Дракула вшивый…

– Как?!

– Да так. Не стоит рассказывать. Совсем неинтересно, сестренка…

Они стояли перед стеклянной витриной закрытого магазина, и Лиза смеялась над Жениным удивлением и страхом.

– Да-с, милостивый государь, это ужасное неудобство. Но вы, я полагаю, как-нибудь обойдетесь – вы не кокетливы, я надеюсь? Женщинам это значительно тяжелее. Скажите, по крайней мере, хороша ли я, медведь?

– Да… Еще как.

– Ты тоже неплох. Ты, наконец, приобрел демонический шарм. Смерть тебе к лицу, милый, – и прикосновение Лизиных пальцев к щеке уже не показалось обжигающе-холодным. Не оттого ли, что щека теперь тоже холодна тем же космическим холодом? – Ты мне и живым нравился, мой милый мальчик, но я сказала тебе сущую правду: роман с живым невозможен. Вероятно, я бросила бы тебя или убила, в конце концов… а теперь у тебя есть шанс.

Есть шанс…

Женя смотрел себе под ноги, где в перекрестье теней от фонарных столбов, рекламного щита, уличной тумбы не было его движущейся тени. Это было странно почти до тоски – как будто исчезла часть тела, без боли, но с физически ощутимым неудобством. Ощущения изменились и обострились. Холодная ночь обтекала вокруг, как быстрая вода; запахи, звуки, переменчивый искусственный свет вливались внутрь потоком музыки, трогали до слез. Ночь была щемяще-прекрасна, и невозможно прекрасна была женщина рядом – такая же переменчивая, как ночь, созданная самой ночью из этой ветреной, лунной, морозной материи…

Женя взял Лизу за плечи, повернул к себе и поцеловал снова. Она была невероятно хороша, но теперь вместо наркотической грезы вызывала дикое вожделение. Ее хотелось сию минуту – и Женя почти оттолкнул женщину от себя, борясь с искушением сорвать с нее одежду и овладеть ею прямо на улице, не сходя с места.

– Да, мальчик мой, это серьезно, – рассмеялась Лиза и поправила волосы. – Однако не спеши. У нас много, очень много времени, – протянула она двусмысленно, как злую непристойность.

И именно в этот момент, совершенно некстати, накатило это…

Борясь с собой, Женя кусал губы и стискивал пальцы, а глаза отдельно от разума шарили вокруг, по пустынной улице, в поисках чего-то, знакомого и ожидаемого новой ипостасью. Идти было нестерпимо тяжело, как будто голод мучил уже многие месяцы, хотелось схватиться за живот и согнуться пополам – и от смущения все горело внутри.

– Ах, да ты же голоден, мой бедный друг! – насмешливо воскликнула Лиза. – Прости меня, душка, я совершенно забыла.

– Пригласишь меня на чашечку чаю? – выговорил Женя, силясь улыбнуться.

– Боюсь, мой милый, что чаем этот голод не утолишь, – рассмеялась Лиза. – Мы сделаем проще – и вернее. Иди за мной, я сегодня угощаю неофита.

Она быстро свернула в переулок и пошла, вертя головой, то ли оглядываясь, то ли принюхиваясь – ее ноздри трепетали, а глаза горели, мерцали темными гранатами. Женя старался успевать вдогонку, хотя от голода все внутри сводило и корчило. Резкий запах пива, одеколона и пота ударил в нос, как струя слезоточивого газа.

Молодой человек, коротко стриженый, в дорогой одежде, с бутылкой пива в руке, неторопливо шел по переулку впереди них. Лиза ускорила и без того стремительные шаги, догнала его и тронула за плечо.

– Вы не могли бы сообщить даме, который час, сударь?

Женя пошел быстрее – неожиданная вспышка ревности заглушила голод, он еще не понял, что происходит, и успел возненавидеть незнакомца всем сердцем, той моментальной и ослепительной ненавистью, какая проходит тут же, как объект скрывается из глаз.

– Чего-то ты припозднилась, подруга, – ухмыльнулся парень, глядя на часы. – Скоро два, без двадцати минут…

– Я боюсь хулиганов, – нежно сказала Лиза, кладя мраморную ладонь на его рукав. – Вы проводите меня?

Женя, стоявший чуть поодаль, со злорадным удовольствием наблюдал, как у парня менялось лицо – появилась странная гримаса восторга и боли, глаза стали влажными, он потянулся к Лизе, нагнулся, вдруг сделался по-детски беззащитным. И именно в тот момент, когда Женя осознал, что еще вечером, на кладбище, вел себя так же беззащитно и нелепо, Лиза приподнялась на носки и, обвивая парня руками, поцеловала его в шею.

Тот всхлипнул, издал сдавленный стон, скорее наслаждения, чем страдания, уместный в постели, а не на улице – и тяжело рухнул на колени, привалившись спиной к стене. Бутылка с остатками пива выпала из разжавшейся руки, а голова бессильно свесилась набок. Лиза, опустившаяся на землю одновременно с парнем, не разжимая объятий и не отняв губ, еще несколько секунд провела, прильнув к нему. Потом обернулась к Жене – и он был поражен ее глазами, рдеющими клубящимся красным маревом, как у сиамской кошки.

– Ну, иди же, душенька, – позвала она нежно и страстно, облизнув и без того влажные губы. – Иди, голубчик…

Женя подошел, как загипнотизированный, и присел рядом. На шее парня горел багрово-синий кровоподтек, и в холодном воздухе, нагревшемся от его живого тела, омерзительного и притягательного одновременно, висел тонкий и явственный запах крови. От этого запаха глаза Жени тоже заволокла кровавая мгла. Он почти оттолкнул Лизу, впился в шею парня – кажется, не поцелуем, а зубами… Вкус крови мгновенно заполнил пустоту, вызвав неописуемое, упоительное, почти болезненное наслаждение… Лиза тронула его за плечо и привела в чувство. Женя отпустил парня, и его тело мягко повалилось на мерзлый асфальт – Женю заставил вздрогнуть и окончательно вывел из хищного азарта деревянный стук головы о тротуар, совершенно неживой звук. Женя встал. Лиза смотрела на него призывно и нежно, облизываясь, как кошечка. Пивная бутылка откатилась к ее сапожку, и Лиза толкнула ее прочь.

– Мы его убили, да? – спросил Женя потеряно.

– Ты больше не голоден, мой мальчик? – спросила Лиза со смехом. – Если да, то этот бродяжка сослужил недурную службу. Пошли отсюда, милый.

– Почему же – бродяжка?

– Ах, какая разница… Какие ты говоришь пустяки!

Она вспорхнула по темной лестнице, на которой пахло, как в очень старых питерских домах, не столько кошками, сколько неким «жилым духом», составленным из запахов давно съеденных пирогов, одежды, духов, дыхания… Лестничные ступени вытерли бесчисленные башмаки, Лизин плащ скользил по ним, как шлейф, а ее маленькая ладонь привычно касалась перил над сложным чугунным узором. Она остановилась у двери из тяжелого дерева с медной дощечкой номера, мечтательно улыбаясь.