Надя Яр - Тень от башни

Через несколько минут, показавшихся вечным адом, боль стихла с масштабов бури до своего обычного уровня — безвыходного тупого нытья сжатых полиметаллом костей, c которым Саша уже почти сжился. Перед туннелем грузовик сбавил ход. В темноте Саша спрыгнул, перекатился через бетонный забор на встречную полосу и уцепился за другой грузовик, громадную чёрную тварь, идущую в Барселону. Недолго думая, он перебрался ей под брюхо. Тело упорно страдало, но что-то, не разум и даже не воля, а просто цепочка вбитых в подкорку животных умений, отлаженно отдавало ему приказы, обеспечивая верную последовательность действий. Саша вцепился руками и ногами сам не зная во что, изо всех сил прижался к удушливому железу и стал невидим. Он ехал, словно рыбка-прилипала на акуле. Грузовик выскочил из туннеля, миновал Голгофу, влился в ещё больший поток транспорта и вполз по 25-му шоссе в город.

Ворота наконец освободились, грузовик тронулся, и пожилой сторож ошарашенно открыл рот: на асфальте в луже масла остался лежать человек — здоровый парень со сложенными на груди руками. Его лицо, чёрное не то от природы, не то от копоти, было искажено страданием, как на картинах старых мастеров, писавших Христа и святых. Он предстал перед глазами сторожа, будто выхваченный из тьмы вспышкой молнии, и старик поначалу решил, что этого человека сбил грузовик — подмял под капот и проехал сверху, чудом не раздавив в лепёшку. Он заспешил к лежащему, но на месте того уже не было — молниеносно, словно крыса или тень, парень взлетел с земли, перенёсся через двухметровый бетонный забор и был таков. Сторож моргнул, не веря собственным глазам. Преследовать пришельца он не мог, да и не стал бы; поднимать тревогу тоже. Ушёл незваный гость — и пусть. Старик подошёл осмотреть место, где тот лежал, но масляный асфальт не сохранил следов. К тому же в сумерках Каталонии все наблюдения ненадёжны.

Саша провёл ночь на земле в грязном промышленном районе. Ему не встретилось ни души. Окна необитаемых зданий так и не загорелись — пустыня, да и только. Он сам не знал, спал ли он хоть немного или все эти часы прободрствовал в полубреду. На рассвете он вышел на перекрёсток, вытащил из мусорного бака немного бумаги и недопитую бутылку минеральной воды, кое-как привёл себя в порядок и пошёл наугад туда, откуда, как ему казалось, доносилась более человечная часть городского шума.

Он кружил по городу несколько тяжких, сухих и жарких часов, пока не смешался с потоком и вышел наконец к центру. Барселона представляла собой шумное бетонное гнездо, будто для каменных ос, в сердце которого хранилось драгоценное яйцо — собор Святого Семейства, похищенный бесами, как весь мир, лишённый предназначения, превращённый в аттракцион. Из-за этого, а может быть, из-за тягот последних полусуток творение Гауди не произвело на Сашу должного впечатления. К тому же оно было неокончено. Саша добросовестно обошёл здание, осмотрел все четыре фасада и решил вернуться ночью, когда Святое Семейство осветят прожекторами.

Он украл карту города с вертушки книжной лавки и весь день просто гулял. Прошёл по Меридиана к порту, заглядывая в магазины — поначалу доступные, потом всё дороже и эксклюзивней. Забрёл по дороге в гипермаркет, гламурный молл с кучей моднючих бутиков, и тусклый блеск золота на браслетах и ручках сумок долго ещё ощущался позади век. Не это ли золото привезли в Испанию конкистадоры? Саша принялся вспоминать всё, что читал о Конкисте, чтобы поднять себе настроение, но трюк не сработал: реальность бросилась наперерез, будто продажная девка, не выносящая, когда ею пренебрегают. Она была знанием — Кецалькоатль, недопроваженный в ад и вселившийся в злобного сассанаха. Эти мысли скользнули кольцом — и опять в них предстали кресты. Кресты вроде тех, что презентовал ему нынче дон Барка, стояли по всему Новому Свету — кощунственный вызов мятежного ангела Богу. Саша прикинул, что за ангелом был до Падения Пернатый Змей. В голову лез серафим, чудное существо из очей и крыл, но Саша подозревал, что Змей — дух побольше калибром.

Саша дошёл до берега. Земля и море были закованы в бетон и сталь. Железо, схватившее воды, режущее на вид, причиняло душевную боль — Изенгард, Мордор, страшный ландшафт модерна. Железо обосновалось и в нём самом, зломудрое, как первородный грех — кутало хрупкие живые кости, делало человека сильным, неразбиваемым, неуязвимым. Мучило, терзало. Он ещё переведается с доном Баркой, придёт и его черёд.

Саша вернулся к Святому Семейству по другой стороне тех же улиц и даже, казалось, в той же толпе. От жажды в горле скребло. Он украл бутылочку фанты и выпил до дна, сплёвывая пластиковый привкус, но жажда только усилилась. Он вытащил из кармана свои последние деньги, пересчитал, купил большую бутылку столовой воды и стал искать, где бы сесть. На всех скамейках кто-то да сидел. На всех. Суставы ног болели, как всегда, когда Саша стоял или ходил слишком долго, и боль уже приближалась к уровню труднопереносимой. Саша прислонился к стене, полуприсев на выступающий фундамент дома, и смотрел на сидящие компании и парочки с растущей глухой ненавистью. Он убеждал себя: не стоит. Они не знали, что ему плохо и больно, иначе наверняка бы освободили для него скамью, пригласили сесть. Но — возражал он тут же — они ведь знали, что он есть, есть такой человек Саша Плятэр, примерно знали из СМИ, что он делает, ради чего и чего ему это стоит. Они знали, чем Саша жертвует ради них, какую жизнь он влачит — и всё равно продолжали по-обывательски существовать, делать, думать и принимать зло — платить налоги, подчиняться правилам, питать систему. Их не интересовала чужая боль. Саша скрипнул зубами и хотел было сесть наземь где стоял, но никто здесь так не сидел, это было не принято. Он рисковал бы, что кто-то, увидев его сидящим, глянет ему в лицо — Саша не строил себе иллюзий насчёт его выражения — спросит, не стало ли ему плохо, а то и вызовет скорую. Такое однажды случилось в Праге.

Потом он всё-таки сел на свободном краю скамейки, прикрывая лицо ворованной картой. Из носа вдруг пошла кровь, а удушливая жара, пыль, вонь бензина и пары бензола отравляли каждый вздох. Саша подобрал с мостовой начатую упаковку бумажных платков и приложил один из них к носу. Ему стало не хватать кислорода. Барселона оказалась ему врагом, и Саша не удивлялся. Город построил отец Ганнибала, карфагенянин Гамилькар Барка. В юности Саша зачитывался Честертоном и вслед за ним возненавидел Карфаген, ничегошеньки о нём не зная. Впоследствии, когда он прочёл пару-тройку книг по истории, злая ложь Честертона стала очевидной, но Саша не предал кумира. Из чистого упрямства он решил считать Честертона правым пусть не по фактам, но в некоем высшем, истинном и единственно важном смысле. И этот город, детище Баркидов, узнавал в Саше оттиск врага, предавал его людей в руки слуг сатаны и превращал его пребывание на своих улицах в ад.