Мария Артемьева - Темная сторона российской провинции

В альбоме были рисунки — эскизы карандашом, выполненные умело и профессионально. И какие-то записи — то шариковой ручкой, то чернилами.

Я бы не взялся ломать глаза, разбирая чужие заметки, но первый же рисунок в альбоме изображал ту самую церковь, которую мы сегодня ездили осматривать с Алексеем Ивановичем. Наверное, давно ее рисовали: купол храма изображен еще целым.

Под рисунком — ни даты, ни подписи. Я взглянул на обложку — в правом верхнем углу: «Н. Л. Ларионов. 1972–1975 гг.» — мелкими четкими буковками, с каллиграфической изысканностью.

Я забрался на кровать с ногами, устроился поудобнее и раскрыл альбом.

Первый лист помечен датой: 23 июля 1972 года. Под числом несколько набросков — деревенские пейзажи, вид на реку с какого-то холма и домик с тремя окошками по фасаду. Резные наличники прорисованы очень подробно, и это позволяет узнать дом — «дача» Сафронова, несомненно. Рядом — смешная карикатура: невообразимо худой человечек идет по пустой деревне с этюдником на плече и держит над головой меховой зонт, как у Робинзона Крузо. Подпись:

«Наконец-то у меня есть дача. Городской Робинзон. Н. Л. Л.».

За карикатурой три динамичные зарисовки животных: кошка, какой-то облезлый петух и смешная лохматая собака, с мечтательным видом сидящая на крыльце дома. Под собакой подпись: «Мой Пятница — Буська».

Потом снова церковь. Та самая. В различных ракурсах. И схематичная копия фрески с Христом и Девой Марией. Подпись: «Церквушка на реке Нару-Тамбов».

«Естество, еже во Адаме, Христос изменити хотя, на гору ныне восходит Фаворскую, обнажая учеником Божество… Потрясающий мастер! Хотел скопировать все, но так долго добирался, что устал, и голова разболелась. 2.02.1972».

Снова рисунок — портрет старухи, очень дряхлой и морщинистой, как проросшая картофелина, но, судя по умному проницательному взгляду, вполне себе в здравом уме и памяти. «Пелагея Матвеевна Смирнова, 85 лет!!! 1887 г. р. А ее сестра, умершая в 55 г., — 1870 года рожд., как Ленин. Просил позировать — говорит, лучше портрет Муськи нарисуй. Мол, кошка дряхлая, помрет скоро, а бабке жалко. Горюет, что молодой кошки нет, а новую заводить не станет, потому что живет одна. Помрет — кто ее накормит? Нарисовал Муську. Пелагея посмотрела, похвалила».

Еще фреска из церкви, но такой я, кажется, не видел. Не заметил? Или штукатурка там уже облетела?

Подпись: «9.08.1972. Преображается тварь ясно Твоим Преображением, Христе… Хочу скопировать все фрески, но работал мало — опять голова болела. И неспокойно. Все время кажется, кто-то смотрит. Нашел рядом надгробие какого-то Р. И. Бабина, „усопшега в 1884 году“. А погоста нет. Странно».

«Помогал укладывать поленницу Пелагее Матвеевне. Накормила борщом. Расспросил про церковь. Говорит: церковь Преображения, строил помещик Бабин. А заброшена, по рассказам ее сестры, Матрены, через 6 лет после постройки! Странная история».

Опять церковь и несколько набросков головы Спасителя, зачеркнутых. Запись:

«Грозы. Сижу дома. Церковь из головы не выходит — тянет туда, как магнитом».

«11.08.1972. Приходила бабка Пелагея, принесла какую-то древнюю конторскую книгу. По ее словам, от отца осталась, он был церковным старостой. Хотела, говорит, на растопку пустить, а потом подумала — вдруг для музея сгодится. Бабка почему-то решила, что я сотрудник музейный. Потому и в развалины хожу. Чудачка».

«Дожди. От скуки начал разбирать бабкин „талмуд“ — записи Матвея Смирнова, церковного старосты. Что-то вроде сельской хроники вперемешку с бухгалтерией прихода-расхода церковной кассы. Читать трудно — чернила выцвели, почерк ужасный, да еще яти-феты дореволюционные. Думал найти имя художника, расписавшего церковь. Это было бы любопытно».

«Переписал из бабкиной рукописи интересные куски: может, и правда кому пригодится.

…Просили барина — обещался.

Живописца прислал в субботу — не из наших мест человек, Афоней кличут. Виду дикого, волосат, угрюм, глаза нехорошо зыркают. Пришел якобы с Киева.

Батюшка Илларион обрадовался, говорит — там все наилучшие мастера по иконам. А что видом дик — это от воздержания, с лица не воду пить.

…Молчун этот Афонька. В еде не переборчив, спит мало, работает много, ни от чего не отказывается. Только просит — чтоб никого рядом не было. Говорит — не люблю, когда смотрят. А мы что? Мы сами по себе. Обещал к осени закончить росписи.

…Приезжал барин с младшей дочерью, смотреть новый храм. Остался доволен: такого-то высокого художества и в губернии не сыщешь. Заказал еще Афоньке икону святой Варвары для дочери. Афонька обещался. Работает он как заводной, без устали. Да еще нашим всем окрестным барыням иконки пишет. Бабам Афонька нравится. Несмотря что глаз у него блудливый. Кормят и поят его на славу. Да не в коня корм. Худющий!

…На самое Преображение церковь, наконец, освятили. Уж то-то радости было нашим! Барин со всем семейством службу отстоял, Афоньку золотом одарил сверх уговоренного и в казну церковную большое пожертвование сделал. Из соседних деревень народу набилось. Ахают, завидуют.

…Афонька теперь нарасхват, иконки пишет на всю губернию. Для губернаторши Николая-угодника писал.

…Третий месяц пошел, как церковь освятили, и все распрекрасно, но батюшка Илларион хмурен сделался. Народ в церковь поначалу валом валил, а теперь норовят в Протасовку в Георгиевский храм уйти. Венчания, сугубые ектения, на помин души — все к старому пропойце дьяку Кириллу.

…Жалко мне нашего попа. Расспросил народишко: что да что? На кой церковь свою у барина просили, чтоб теперь в чужой храм ходить?

У Митрохина вызнавал: морду воротит. А баба его говорит — смотрят, мол, как лихо, со стен. Страшно. Беда с этим народом! Дурной.

…У батюшки Иллариона беда: попадья слегла. Молодая, а ногу подвернула на клиросе, с лестницы сверзилась, теперь не встает. Стонет. Дети напуганные по лавкам сидят, батюшка Илларион извелся с ними.

…Дьяк наш, как назло, запил. Уж я его просил, уламывал — нет, ничего. Пьет беспробудно вот уж неделю. А начни его стыдить: плачет, трясется, глаза таращит. Страшно, говорит. Чего ему страшно? Поди разбери.

Правду сказать, и мне в новой церкви не по себе бывает. То ли блазнит, то ли смущает нечистый. Как службу закончит отец Илларион, свечницы начинают прибирать, смотрю за ними, а все кажется — стены двигаются. Или те, нарисованные? Господи, прости мне прегрешения мои! Проклятущий Афонька!»

В этом месте выписки из церковной хроники художник Ларионов проиллюстрировал рисунками. Вероятно, впечатлился рассказом: нарисовал церковь возле реки, погост и рядом — портрет «дикого проклятущего Афоньки» — угрюмого волосатого мужика с черным разбойничьим взором. Ларионов трижды обвел его портрет ручкой, очертил рамкой со сложным орнаментом из топоров и вил… А дальше снова пошли выписки из сельской хроники.