Александр Светин - Anamnesis vitae. (История жизни).

— Марья! Зайди-ка сюда!

В дверь павой вплыла Мария Глебовна:

— Что случилось? Рожает кто-то?

Я указал на странную пациентку.

— Мария Глебовна, осмотрите девушку, пожалуйста. Есть подозрение, что ее могли… изнасиловать, — глухо выдавил из себя последнее слово.

Акушерка присела у кушетки и принялась натягивать перчатки.

— Подождите! — остановил я ее и направился к выходу.

— Что? — Мария Глебовна в недоумении обернулась ко мне.

— Я… выйду пока! — сказал я и почувствовал, что краснею.

— Зачем?! — хором спросили акушерка с фельдшерицей.

Но я уже выскочил в коридор и захлопнул за собой дверь.

Через минуту из смотровой выглянула Клавдия Петровна:

— Пал Палыч, заходите!

— Что, уже?

— Уже, уже! — заулыбалась она.

Я вернулся в кабинет:

— Ну?

Акушерка с хитрой улыбкой окинула меня взглядом:

— Да все в порядке. Девочка она еще! — и принялась стаскивать с рук перчатки.

С души свалился здоровенный камень. Видимо, облегчение мое было столь явным, что Мария Глебовна хмыкнула себе под нос и покачала головой. Я тут же сделал строгое лицо:

— Клавдия Петровна, определите больную в пятую палату. Пусть там полежит, пока не проснется.

— Назначения какие-нибудь будут?

— Никаких. Спит человек — и пусть спит. Понаблюдаем пока.

Фельдшерица кивнула головой, высунулась в коридор и завопила:

— Данька! Давай сюда, работа есть!

Я вздохнул и с опаской поглядел на спящую красавицу. Та и ухом не повела.

20 августа 1987 года, 02.28,

Кобельки

Сон не приходил. Алена ворочалась в постели уже почти два часа, безуспешно пытаясь уснуть. В отчаянной злости она колотила кулачками подушку и даже кусала ее. Будто та виновата во всех бедах, так внезапно навалившихся на Аленины плечи.

Собственно, беда была только одна. Зато такая, которую сама Алена с радостью поменяла бы на десяток любых других. Если бы могла. Но — увы! Поздно, девочка, поздно…

Да уж и не девочка, кстати. Четыре месяца как рассталась с невинностью. И без всякого сожаления, надо заметить. Правда, удовольствия особого тогда она тоже не испытала. Скорее какую-то дурацкую гордость за себя: мол, вот теперь-то я совсем-совсем взрослая! И все у меня — как у людей. То есть как у подружек, которые давным-давно и без всякого стеснения хвастают, как у них ЭТО было…

Теперь ЭТО было и у Алены. А сегодня она узнала, что скоро у нее появится такой повод «похвастаться» перед подружками, какого у тех не будет еще долго! К их же счастью.

Алена зло усмехнулась и опять всадила кулак в несчастную подушку. Дура, полная, законченная дура! Решила доказать что-то… И кому, спрашивается? Витьке, который променял ее на эту очкастую плоскую дылду из 10 «А»? Ну уж нет, себе-то Алена врать не будет: Витька, по большому счету, ей был глубоко безразличен. И шансов никаких у него не было. Помнится, она даже вздохнула с облегчением, завидев на дискотеке Витьку в обнимку с этой… глистой.

И тогда, под тем симпатичным приезжим, Алена все доказывала исключительно себе: собственную полноценность, привлекательность и взрослость.

Доказала. Ай молодец! И спохватилась-то, дура, только тогда, когда аборт делать уже поздно. Это ей сегодня очень популярно акушерка объяснила.

Алена вздохнула. Нет, ну надо же, четыре месяца не было месячных, а она и не заметила! Просто забыла напрочь. Ну не дура ли?

Конечно, уважительных причин для такой «забывчивости» — хоть отбавляй: тут тебе и выпускные, и вступительные в медицинский… Она же теперь — студентка! И в сентябре переедет из опротивевших Кобельков в Нероград, в общежитие. Начнется новая, веселая студенческая жизнь…

На глаза навернулись слезы, и Алена зарылась лицом в подушку. Ни хрена у нее не начнется! Потому что через каких-то пять месяцев ей рожать. А это значит — прощай учеба, прощай буйное, веселое студенчество… Здравствуй, сомнительное будущее матери-одиночки без образования и профессии!

Слава богу, хоть родители ничего не знают. Пока. Уехали оба куда-то в соседний Казахстан на похороны неведомого Алене дальнего родственника. Как ни цинично это звучит, но похороны случились кстати, ей ох как надо сейчас побыть одной. Собрать мысли в кучку и что-то придумать.

Хотя что уж тут придумаешь? Мария Глебовна, акушерка, сегодня вполне определенно сказала: теперь — только рожать! Поезд ушел…

Алена еще раз от души врезала бессловесной подушке и села в кровати. Сон отступил окончательно. Вместо него в голову лезли подленькие мыслишки о ее невеселых и, увы, таких близких перспективах.

Откуда-то из прихожей донесся легкий треск. Потом еще раз. И еще…

Алена вздрогнула и почувствовала, как покрывается «гусиной кожей». Этот звук она хорошо знала — так трещали половицы в сенях. Когда на них кто-нибудь наступал.

Опять треск! Уже ближе. Из прихожей в сторону ее спальни определенно кто-то шел. Не спеша, крадучись, явно стараясь производить как можно меньше шума.

Алена вскочила и торопливо принялась натягивать халатик, с трудом попадая в рукава трясущимися и вмиг онемевшими от страха руками. На цыпочках подошла к двери и приложила ухо к прохладному дереву. Прислушалась.

Тишина. Лишь за окном привычно орали сверчки. В соседней комнате, казалось, не было никого. Как и предполагалось.

Осторожно, стараясь не шуметь, Алена перевела дух. Неужели показалось? Она послушала еще минуту-другую, а потом рискнула приоткрыть дверь.

В большой прихожей темень стояла непроглядная. Если спальня хоть как-то освещалась скудным лунным светом, то здесь глубокую черноту не нарушало ничего. Окон в сенях не было.

Алена протянула руку, нащупала выключатель и щелкнула им. Свет не зажегся. Она безнадежно пощелкала еще, уже понимая, что — зря.

В центре прихожей что-то произошло. Темнота словно сгустилась в одном месте, приобретая неясные, расплывчатые очертания. Потянуло сквозняком с затхлым каким-то, неживым запахом. И вновь послышался треск.

Бесформенный сгусток темноты наплывал на Алену. Бесплотным, похоже, он не был: половицы жалобно потрескивали под тяжестью.

Девушка отпрянула назад. Она во все глаза всматривалась во мрак, пытаясь разглядеть надвигающееся нечто.

Память некстати подсунула Алене картинку из недавнего совсем детства: она лежит, уютно свернувшись клубочком, в постели, пристроив голову на коленях отца. А он, повинуясь ее же просьбе, страшным (и смешным!) шепотом рассказывает очередную «страшилку» про домового. Как тот приходит ночью к непослушным девочкам и крадет их дыхание…

Треск раздался совсем близко. Темный сгусток уже был на пороге спальни.

На Алену вновь повеяло затхлостью и еще чем-то зловонным.