Александр Светин - Anamnesis morbi. (История болезни)

Последнюю фразу мы услышали уже из лифта. Лифтер молча отвез нас на наш седьмой этаж.

— Есть примета: с утра встретишь Савоськина — сутки наперекосяк, — ни к кому не обращаясь, произнес я.

— Угу, — мрачно согласился Петрович.

17 июля, 23.55,

отделение кардиологии

Вика плыла под водой в невероятно красивом море. Под ней раскинулся коралловый разноцветный лес, наполненный своей донной жизнью. Куда-то по своим делам неспешно брела парочка крабов; смешные полосатые рыбки что-то обирали пухленькими губками с замшелого камня. Величественно взмахивая «крыльями», проплыл-пролетел скат. Пурпурная актиния захватила щупальцами зазевавшуюся рыбешку и теперь готовилась ею позавтракать. Или поужинать, потому что в этом чужом мире судить о времени было невозможно.

Вика почувствовала, что пора выныривать. Она выдохнула остатки воздуха и, быстро перебирая ластами, поплыла вслед за пузырьками к поверхности. Но, подняв голову, Вика с ужасом увидела вместо ожидаемой зеркальной границы, за которой был желанный воздух, все тот же коралловый лес. Там, наверху, куда она стремилась, тоже оказалось дно. С теми же губастыми рыбками, крабами и актиниями. И совершенно без воздуха.

В панике Вика заметалась от верхнего дна к нижнему, выжигая в себе остатки кислорода. И, когда желание сделать вдох стало нестерпимым, она поняла, что умирает. И проснулась.

Удушье не проходило. Вика часто дышала, стараясь вогнать в легкие как можно больше воздуха, но это не помогало: голова кружилась от недостатка кислорода, а в глазах продолжением кошмарного сна вспыхивали разноцветные огни. Руки и ноги похолодели, ощущаясь как тяжелые, непослушные и чужие.

С трудом Вика села в постели. Стало чуть легче, но ненадолго. Через минуту удушье накатило с новой силой, а вместе с ним одолел приступ кашля. Вика поднесла ко рту салфетку и с недоумением принялась разглядывать появившиеся на ней розовые пенящиеся пятна.

К ней пришел страх. Даже не страх, нет: чувство, охватившее ее, нельзя было назвать просто страхом. Это был ужас: тот самый, леденящий, животный ужас, о котором так часто пишут в романах, но которого сама Вика доселе не испытывала никогда. Она попыталась вдохнуть, чтобы закричать, но вместо крика из груди вырвался жуткий клокочущий хрип вместе с розовыми брызгами. И второй раз за это утро Вика поняла, что умирает… теперь наяву.

Два месяца назад, 13.25,

персональная выставка Виктории Боровой

— Вика, это успех, несомненный и заслуженный!

Николай Глебович Ерохин, как всегда, расплескивал эмоции. Еще бы, первая персональная выставка его ученицы — и сразу такой аншлаг! Весь Нероградский художественный бомонд собрался, и даже маститые живописцы из столицы почтили своим присутствием выставку Вики. И не просто почтили, но и в один голос восторгались экспрессией и какой-то пронзительной искренностью картин неизвестной доселе провинциальной художницы. Да, это действительно был успех!

— Спасибо, Николай Глебыч! Только это больше ваш успех, чем мой. Я ведь выставила свои старые работы, которые, в общем-то, так или иначе уже демонстрировались почтеннейшей публике. А вы смогли организовать выставку и преподнести их по-новому. Спасибо вам!

— Да полно тебе, Вика! Я всегда говорил, что твои картины гениальны. И сейчас только еще более утвердился в своей правоте. Это тот случай, когда ученица превзошла своего учителя… Ладно, не красней, пошли пить шампанское и принимать поздравления!

Старый художник, увлекая за собой ученицу, ринулся сквозь толпу к накрытому столу. Раскрасневшаяся Вика едва поспевала за ним, на бегу приветственно кивая знакомым, малознакомым и вовсе чужим лицам. Неожиданный триумф смущал ее. Чтобы преодолеть это смущение, Вика приняла из чьих-то рук полный бокал шампанского и залпом выпила его до дна.

— Жена, а ты, оказывается, тайный алкоголик! Вот так живешь-живешь с человеком пятнадцать лет и не знаешь его слабостей. Надо бы тебя почаще на пик славы забрасывать… глядишь, еще чего вскроется. — Михаил приобнял супругу за талию и чмокнул в щеку. — Поздравляю! Народ ликует.

— А ты? — Вика почувствовала, как стремительно хмелеет.

— А я что? Или я — не народ? — оскорбился муж. — Я — его яркий представитель. И посему ликую тоже. Могу даже в воздух чепчики покидать. Где тут у вас чепчики раздают?

— Колпак бы тебе выдать… шутовской. Ты почему опоздал?

— Извини, дорогая, меня не отпускали благодарные больные. Ну просто вцепились посиневшими скрюченными пальцами в одежды и умоляли: «Ну полечите же, полечите нас еще!» Порвали халат и дрались за лоскуты. А я сбежал.

— Твои больные — фетишисты?

— Нет, они просто без ума от своего доктора… Ну хорош я, хорош. Что ж поделать, — сокрушенно вздохнул Михаил, создавая из четырех маленьких бутербродов с икрой один большой. — Я зато в книге отзывов тебе такую запись оставил — закачаешься! На трех страницах.

— И что же ты накропал?

— Не помню уже. Это же в порыве вдохновенья. Муза пришла и ушла. Вкратце смысл сводится к тому, что ежели какой смертный не восхищен твоими полотнами, то горе ему, ибо ущербный он разумом и убогий духом. И пристало ему лишь биться челом неразумным о стену кирпичную до полного избавления от жизни своей пустой и никчемной, — муж попытался поместить созданную им конструкцию в рот.

Конструкция оказалась значительно больше входного отверстия. Михаил озадаченно осмотрел ее и начал с аппетитом употреблять по частям.

— Врун, хвастун и обжора, — констатировала Вика, смахивая осыпавшуюся икру с любимого мужниного галстука.

— Угу… зато чертовски обаятельный, — согласился муж, оценивающим взглядом окидывая блюдо с пирожными.

Вика собралась было еще раз пройтись по поводу аппетитов своего благоверного, но осознала безнадежность замысла и махнула рукой. К тому же к ней вновь подлетел Ерохин:

— Голубушка, прошу на подиум. Ты просто обязана сказать прочувствованную речь жаждущей публике. И не забудь горячо и от всего сердца поблагодарить своего старого учителя за его невероятное терпение, — Николай Глебович вновь железной, совсем не старческой хваткой, стиснул Викину руку и помчался к небольшой сцене.

Вика, совершенно смущенная, поднялась к микрофону. Сердце бешено застучало.

— Дорогие друзья! Я знаю, что должна что-то сказать, соответствующее случаю, но абсолютно не знаю, что именно. Я вижу, что мои картины доставили вам радость… и, наверное, это самое главное для меня: знать, видеть, чувствовать радость близких и дорогих сердцу людей… и знать, что к зарождению этой радости приложила руку я сама… Что-то я очень сумбурно говорю, но, надеюсь, вы поняли, что я хочу сказать. Я всех вас люблю и безумно благодарна каждому из вас… и поверьте, есть за что, — Вика улыбнулась, поймав взгляд Ерохина. — И особенно благодарна своему учителю за его невероятное терпение!