Кассандра Клэр - Город священного огня (др. перевод) (ЛП)

– А какова причина того, ты хочешь сохранить дружественные отношения с Охотниками, ну кроме того, что один из них твой поклонник?

Люк сильно закашлялся от того, что поперхнулся вином, Джослин похлопала его по спине. Рафаэль просто забавлялся.

– Ты малость отстал, Мерлион, – сказал Магнус. – Никто больше не говорит «поклонник».

– Кроме того, – добавил Люк. – Они расстались.

Он потер руками глаза и вздохнул.

– На самом деле, зачем собирать сейчас сплетни? Не понимаю, причем здесь чьи-то личные отношения.

– Личные отношения при всем, – сказал Рафаэль, вылавливая что-то не очень приятное на вид в своем фондю. – Почему у Охотников вечно эта проблема? Потому что Джонатан Моргенштерн поклялся отомстить вам. Почему он поклялся отомстить? Потому что он ненавидит своего отца и мать. Не в обиду вам, – добавил он, кивая в сторону Джослин. – Но мы все знаем, что это правда.

– Никаких обид, – ответила Джослин, безразличным тоном. – Если бы ни я и Валентин, Себастьяна бы не существовало, во всех смыслах этого слова. Я беру на себя всю ответственность за это.

Люк выглядел грозным.

– Это Валентин превратил его в монстра, – сказал он. – И да, Валентин был Охотником. Но ведь Конклав не одобряет и не поддерживает его или его сына. Они активно воюют с Себастьяном, и они хотят нашей помощи. Все – волки и вампиры, и колдуны, да, и фейри – могут принести пользу, или нанести вред. Одна из целей Договора сказать, что все мы, кто творит добро, или надеется на это, объединены против тех, кто несет зло. Независимо от кровных уз.

Магнус тыкнул своей вилкой в Люка.

– Это, – сказал он, – была прекрасная речь.

Он сделал паузу. Он, определенно, глотал слова. Когда он успел напиться? Обычно, он был намного осторожнее. Он нахмурился.

– Что это за вино? – спросил он.

Мерлион отклонился на своем стуле, скрещивая руки. Когда он отвечал, в глазах у него горел огонек.

– Что, не понравилось вино, колдун?

Джослин медленно поставила свой бокал.

– Когда фейри отвечают вопросом на вопрос, – сказала она, – это обычно плохой знак.

– Джослин, – Люк потянулся рукой, чтобы положить ее ей на запястье.

Он промахнулся.

Он бестолково уставился на свою руку, прежде чем медленно пустить ее на стол.

– Что, – говорил он, отчеканивая каждое слово, – ты сделал, Мерлион?

Рыцарь фейри рассмеялся. Этот звук музыкой отозвался в ушах Магнуса. Колдун начал опускать свой бокал вниз, но понял, что уже уронил его. Вино растеклось по столу, словно кровь. Он глянул вверх на Рафаэля, но тот уже лежал на столе лицом вниз, не двигаясь. Магнус попытался произнести его имя онемевшими губами, но не издал ни звука.

Каким-то образом ему с трудом удалось подняться на ноги. Комната закружилась. Он увидел, как Люк опять осел на свой стул; Джослин поднялась на ноги, но тут же упала на землю, ее стило выпало у нее из рук. Магнус попятился к двери, дотянулся до нее, чтобы открыть…

По другую сторону стояли Омраченные, одетые в красную форму. Их лица ничего не выражали, их руки и горло были в рунах, но Магнус их не знал. Эти руны не были рунами Ангела. Они говорили о разногласии, о демоническом господстве и тьме, о жестокой силе.

Магнус отвернулся от них – а ноги не послушались. Он упал на колени. Перед ним вздымалось что-то белое. Это был Мерлион, в своих снежных доспехах, склонившийся на одно колено, чтобы посмотреть Магнусу в лицо.

– Порожденный демон, – сказал он. – Неужели ты думал, что мы когда-нибудь объединимся с такими, как ты?

Магнус тяжело вздохнул. Мир вокруг мрачнел по краям, как тлеющая фотография, сворачиваясь по сторонам.

– Фейри не лгут, – сказал он.

– Дитя, – сказал Мерлион, и в его голосе почти слышалось сочувствие. – После всех этих лет и не знать, что притворство можно спрятать на видном месте? Ох, по большому счету ты наивен.

Магнус попытался громко запротестовать, он был кем угодно, но только не наивным, но слова не шли. Однако темнота все наступала и уносила прочь.

У Клэри в груди сжималось сердце. Она снова попыталась пошевелить ногами, пнуться, но ее ноги были просто заморожены на месте.

– Ты думаешь, я не знаю, что в твоем понимании помилование? – прошептала она. – Ты используешь на мне свою Дьявольскую Чашу. Ты сделаешь из меня одного из твоих Омраченных, как Аматис…

– Нет, – сказал он, в его голосе странная настойчивость. – Я не хочу изменить тебя. Я прощу тебя. А также Джейса. Вы сможете быть вместе.

– Вместе с тобой, – сказала она, позволяя иронии лишь слегка прикоснуться к ее голосу.

Но он, вроде как, этого не заметил.

– Вместе, со мной. Если ты клянешься в преданности, поклянешься на имени Ангела, я тебе поверю. Какие бы не произошли изменения, тебя одну я буду защищать.

Она еще на дюйм приспустила свою руку, и теперь она держалась за рукоятку Эосфороса. Все, что ей нужно было, это сжать свой кулак.

– А если не соглашусь?

Его выражение стало грубее.

– Если ты откажешь мне прямо сейчас, я обращу каждого, кого ты любишь в Омраченного. А ты будешь последней, чтобы увидеть, как они меняются, когда ты все еще можешь чувствовать от этого боль.

Клэри сглотнула пересохшим горлом.

– Это и есть твое помилование?

– Помилование – это условие твоего соглашения.

– Я не соглашусь.

Сквозь его опущенные ресницы просачивался свет; его улыбка обещала нечто ужасное.

– Какая разница, Кларисса? Тебе все равно придется сражаться. Либо ты сохраняешь свободу и остаешься заодно со мной, либо ты ее теряешь и все равно заодно со мной. Почему бы не быть со мной?

– Ангел, – сказала она. – Как его зовут?

Опешив, Себастьян замешкался на мгновение, прежде чем ответить.

– Ангел?

– Тот самый, у которого ты оторвал крылья и отправил в Институт, – сказала она. – Тот, которого ты убил.

– Я не понимаю, – сказал он. – Причем здесь это?

– Нет, – проговорила она медленно. – Ты понимаешь. То, что ты сделал, было слишком ужасно, чтобы простить, и ты даже не знаешь, насколько это ужасно. И поэтому нет. Поэтому никогда. Я никогда тебя не прощу. Я никогда тебя не полюблю. Никогда.

Она видела, как каждое слова било по нему, словно пощечина. Пока он собирался с духом, чтобы ответить, она вынула клинок Эосфороса, и направила его, прямо ему на сердце.

Но он был быстрее, и тот факт, что она была прикована к полу колдовской силой, помешал ей до него дотянуться. Он дернулся от нее, она вытянулась сильнее, пытаясь добраться до него, но он с легкостью отдернул свою руку. Она услышала треск и поняла, что расстегнула его серебряный браслет. Он с грохотом упал на пол. Она опять дернулась к нему своим клинком, он отпрянул назад, а Эосфорос оставил на его рубашке порез. Она увидела, как его губы скривились от боли и злости. Он схватил ее за руку, поднял ее вверх, чтобы прижать ее к двери с такой силой, что у нее онемело плечо. Пальцы ее ослабли, и она выпустила из рук Эосфорос.