Юлия Сергачева - Горелом

Ян промолчал. Очень хотелось сказать в ответ нечто веское и хлесткое. Чтобы изгнать с холеной физиономии мерзкое понимание. Да нечего. В памяти все еще топорщил режущие кромки «волчий лед». Тогда неопытный горелом тоже думал, что все понимает в происходящем, верно оценивает ситуацию и последствия своего вмешательства…

Надо же, казалось, пора сдаваться, и вот опять… Неозвученное согласие сковывало губы, словно заморозка у стоматолога. Не протолкнуть. И Ян снова малодушно попытался оттянуть неизбежное.

— Я должен увидеть девушку.

— Это не слишком разумная идея, — «хозяин особняка» был неприятно удивлен его взбрыком и не успел скрыть это.

— У вас к этой несчастной личная антипатия?

— Нет, конечно, я даже не знаком с нею.

— Тогда почему вы против того, чтобы я попробовал помочь и ей?

— Это возможно? Впрочем… Как знаете.

…Длинная глухая стена заросла плющом — радостно-зеленым, совсем не осенним — так плотно, что покрывающая ее мозаика едва угадывалась: под настоящими листьями распускались яркие керамические цветы и вились причудливые бабочки с растрескавшимися крыльями. А над бабочками окна были забраны решетками. Тоже крашеными зеленым.

— Бедняжка, — с неподдельным, хотя и привычно неглубоким, сочувствием повторяла пухлая медсестра, ловко выбирая из путаницы узких дорожек нужную, — такое зверство с ней сотворить, это уж у кого рука поднялась…

Женщина косилась на Яна с любопытством. Ян понятия не имел, кем представили его и как добились разрешения пройти на территорию закрытой лечебницы, но никаких препятствий не возникло.

— …на ее счастье, она, похоже, и не сознает ничего.

— Она может говорить?

— Да что вы! — медсестра огорченно всплеснула руками. — Хотя поначалу она кричала что-то в беспамятстве, но потом успокоилась и все молчит и глядит будто сквозь… Не наша она уже.

В тени густых, рыжих ив пряталась небольшая часовня. Левее землю вспарывал здоровенный гранитный вырост, укрытый рваной травяной шкурой. У его подножия били три родника. Лечебница тоже называлась «Три родника». Странно, что такой известный художник выбрал для своей дочери это небольшое, хоть и опрятное, но явно простое заведение.

— Вот она… — медсестра сбавила шаг, махнув раскрытой ладонью. — Доктор сказал, что ей на свежем воздухе быть полезнее, чем в четырех стенах.

Под одной из ив стояло кресло, в котором сидела девушка, укутанная пледом. Нет… Мгновение спустя, Ян понял, что девушку окутывает не только ткань, а случившаяся беда — плотно, безнадежно. И ничего уже не поделать.

Бледное, округлое лицо. Полузакрытые глаза. На нижней губе заживающая ранка.

— Как ее зовут? — запоздало спохватился Ян, обернулся, но медсестра уже исчезла.

Столько людей говорили об этой девушке и ни один не назвал ее по имени… Впрочем, для него важно, чтобы она сама попросила о помощи. Иначе все бесполезно…

Плетеное кресло было низкое. Пришлось опуститься на одно колено, чтобы заглянуть ей в глаза. Такие же голубые, как у Ларса. Но взгляд расфокусированный, пустой, в никуда… «Не наша она уже».

— Меня зовут Ян. А тебя?

В ответ не молчание даже — отсутствие и намека на ответ. Словно разговаривает Ян с камнем, вроде той скалы, возле которой бьют родники. Неведомый художник слегка подправил гранитные складки, чтобы обозначить лица — грустное, веселое, безразличное.

— Я хочу тебе помочь.

Девушка молчит. Вялая кисть лежит поверх ворсистой клетчатой ткани. На запястье едва поджившие ссадины и синяки. Ян стиснул зубы, отводя глаза. Бесполезно сейчас ненавидеть ублюдка Ларса. Думай о том, что можно сделать!

Темное марево, которым окутана девушка вязкое, слоистое, неоднородное, но оно бесплотное и истекает невесомо как туман. Не коснуться, не зацепить…

— Ты хотя бы слышишь меня?

В текучем месиве пробиваются колючие ворсинки, царапаются, но все равно не ухватить. Словно пытаешься поднять испепеленный бумажный цветок — цел с виду, но стоит коснуться, как только серая пыль на пальцах…

Гранитные лица не спускают темных тяжелых взглядов. На глазах того, что кажется радостным, блестят капли-слезы.

Ян взял безвольную ладонь, попытавшись растормошить девушку.

— Ну же! Ты же можешь говорить.

— Оставь ее, юноша.

На мгновение ему померещилось, что заговорили каменные наблюдатели, настолько странно, принужденно и неестественно прозвучал рокочущий голос. Но потом Ян заметил человека возле часовни. Тот сидел там все это время, растворенный в тени и почти неразличимый. Больничный «молчун»! Обычно они никогда не заговаривают. Их миссия быть с теми, кому не нужен собеседник — с умирающими, с одинокими, с растерявшимися и напуганными, с утратившими рассудок. С теми, кому необходим рядом просто живой человек, умеющий слушать и молчать.

— Я хочу ей помочь, — Ян разглядывая пожилого, невысокого, но кряжистого человека в полотняном костюме. Ничего особенного не было в его облике, разве что тяжелые надбровные дуги, прятавшие глаза.

— Я знаю, — отозвался «молчун». — Но это уже не в твоей власти, горелом.

Удивление сгинуло так же быстро, как пробудилось. «Молчуны» видят больше, чем простые люди. Да и неважно это сейчас.

— А вы знаете, как ее зовут?

— Тебе ведь нужно, чтобы она сама попросила о помощи?

— Любое правило можно обойти, — понимая что выдает желаемое за действительное, пробормотал Ян. Он не отменит того, что случилось. Но исправить хоть что-то в ее жизни еще, наверное, можно…

Ведь тогда будет гораздо легче поддаться шантажу отца Ларса, не так ли? И совесть меньше мучить будет, если задобрить ее подачкой. Мол, я сделал все, что мог.

— У нее больше нет человеческого имени, — покачал головой «молчун». — Судьбой безумца владеют высшие силы. Как и судьбой еще нерожденного. Может, и к лучшему. Ты бессилен здесь, горелом.

Да, это правда…

Ян наклонился к родникам. Набрал в горсть ледяной воды, от которой сразу заломило ладони, и отхлебнул. Вода показалась безвкусной, колкой и твердой, словно хрустальная крошка; горло засаднило. В воде искрилось растворенное солнце. И выскальзывало между пальцами…

На что он рассчитывал, приехав сюда?.. Выбора нет. То есть выбор-то есть, но Ян не воспользуется им. Потому что не решится стать изгоем. Ради чего? Или ради кого? Ради этой незнакомой девчонки, которой уже все равно не поможешь? Ради ее нерожденного еще ребенка? Да кто они ему…

Ян плеснул водой в лицо. Легче не стало, зато стало холодно. Значит, так тому и быть.

«Молчун» тем временем поднялся со своего кресла, приблизился и остановился возле девушки. Стало заметно, что он очень стар и физиономия его, как кора, испещрена длинными, продольными морщинами. И пахло от него сухой древесиной.