Энн Райс - Дар волка. Дилогия (ЛП)

22

Ройбен опустился на колени и сел на пятки. Все мышцы болели. Болели плечи. Лицо нестерпимо жгло.

Значит, я не Морфенкинд. Я омерзителен, тошнотворен, я оскорбление их роду. Что ж, это оскорбление их роду только что убило Морфенкинда, с небольшой помощью своей возлюбленной и ее топора.

Лаура зарыдала, громко, не в состоянии контролировать себя. Села рядом с ним, и он обнял ее. Увидел кровь, залившую ее белую ночную рубашку и волосы.

Прижал к себе, гладя, пытаясь успокоить. Ее плач разрывал ему сердце. Наконец она умолкла, продолжая плакать молча.

Ройбен мягко поцеловал ее в лоб и в макушку. Согнул палец лапы и поднес к ее губам. Залитым кровью. Слишком много крови. Это невыразимо.

— Лаура, — прошептал он. Она схватилась за него, словно утопающая, будто какая-то невидимая волна грозила смыть ее.

Останки мужчины окончательно лишились шерсти, так, будто ее никогда не было. Тело и ковер вокруг покрывала лишь еле заметная крупная пыль.

Какое-то время они не шевелились. Лаура продолжала плакать, очень тихо, изнуренная, и наконец совсем затихла.

— Мне надо похоронить его, — сказал Ройбен. — Там, в сарае, есть лопаты.

— Похоронить его! Ройбен, ты не должен этого делать, — сказала Лаура, глядя на него так, будто очнулась от кошмарного сна. — Ройбен, ты не можешь просто похоронить его. Неужели ты не понимаешь, насколько это тело важно, просто бесценно — для тебя!

С трудом встав на ноги, она поглядела на тело, с расстояния, так, будто опасалась подойти ближе. Голова лежала на боку, левый глаз наполовину закрылся и пожелтел. Кожа, и на лице, и на теле, тоже приобрела желтоватый оттенок.

— В клетках этого тела содержится тайна его силы, — сказала Лаура. — Если ты хочешь узнать ее, если ты хочешь выяснить. Как же ты можешь от него избавиться? Это немыслимо.

— А кто станет изучать это тело, Лаура? — спросил Ройбен. Он настолько устал, что боялся, что обратное превращение может начаться в любой момент. Слишком рано. Ему нужна сила этого тела, чтобы выкопать яму, достаточно глубокую, чтобы стать могилой этому существу. — Кто станет делать анализы органов, извлечет мозг, проведет вскрытие? Я не умею. И ты не умеешь. Кто же?

— Может, есть какой-то способ сохранить его до тех пор, пока не найдется тот, кто сможет сделать это.

— Что? Положить его в морозильник? Рисковать тем, что его кто-то найдет, и свяжет это с нами? Ты всерьез предлагаешь спрятать это тело здесь, в этом поместье, где мы живем?

— Не знаю, — поспешно ответила она. — Но, Ройбен, ты же не можешь просто взять это загадочное существо и предать его земле, не можешь просто похоронить его. Боже, это же невероятный организм, о котором никто в мире ничего не знает. Он может дать понимание…

Она умолкла. Стояла молча, ее волосы упали по бокам на лицо, словно вуаль.

— Нельзя ли его спрятать где-то… там, где его никто не найдет? В смысле, на расстоянии отсюда?

— Зачем, с какой целью?

— Для того, чтобы, если его найдут, сделать анализы и списать на него все преступления, — сказала она, глядя на Ройбена. — Подумай насчет этого. Не говори «нет» сразу. Это существо пыталось убить нас. Что плохого в том, если его найдут и спишут все на него? Если мы, скажем, оставим его где-нибудь рядом с шоссе, на виду, так сказать, они его найдут, обнаружат в нем странную смесь ДНК человека и телесных жидкостей волка… сыворотку роста, как он ее называл…

— Лаура, митохондриальная ДНК покажет, что это не то существо, которое убивало, — ответил Ройбен. — Это даже я понимаю.

Он снова поглядел на голову. Та, казалось, съежилась еще сильнее и продолжала темнеть, будто плод, проходящий стадии от созревания к разложению. Тело тоже съеживалось и темнело, особенно грудная клетка. Ступни тоже съежились, от них остались лишь какие-то комки. Просто комки.

— Поняла ли ты то, что сказало нам это существо? — терпеливо продолжал Ройбен. — Он приговорил меня к смерти за те проблемы, которые я создал, выдающиеся подвиги, как он это назвал, то, что я привлек внимание. Эти существа желают оставаться в тайне. Они полагаются на это. Как думаешь, как среагируют остальные Морфенкиндер, если я бесцеремонно выставлю это тело на всеобщее обозрение?

Она кивнула.

— Есть другие, Лаура! Это существо успело сказать нам очень многое.

— Ты прав во всем, — сказала она, продолжая следить за изменениями тела и головы. — Клянусь, оно… исчезает, — добавила она.

— Да, съеживается, высыхает.

— Исчезает, — повторила Лаура.

Вернулась к нему и села рядом.

— Погляди на это, — продолжила она. — Кости внутри разрушаются. Оно становится плоским. Хотела бы прикоснуться, но не могу.

Ройбен не ответил.

Тело и голова будто сдувались, становясь плоскими. Она права. Плоть стала выглядеть пористой и рассыпчатой.

— Гляди! — сказала она. — Гляди на ковер. Гляди, как кровь…

— Вижу, — прошептал он. Кровь была теперь будто тонкая блестящая пленка на поверхности ковра. Начала трескаться на миллионы крохотных осколков. На глазах превращалась в микроскопические хлопья. И эти хлопья исчезали.

— Погляди на ночную рубашку.

Кровь с шуршанием трескалась и осыпалась на пол. Лаура взяла фланель в горсть, помяла, стряхнула. Протянула руку к потрескавшимся остаткам крови в волосах. Они тоже становились все мельче и осыпались.

— Теперь понимаю, — сказал Ройбен. — Понял. Понял все.

Он был в ошеломлении.

— Понял что? — спросила она.

— Почему они продолжают говорить, что Человек-волк — обычный человек. Неужели не понимаешь? Они лгут. У них нет ни доказательств этого, ни доказательств иного. Вот что происходит со всеми частичками и жидкостями наших тел. Смотри. У них нет никаких образцов, оставшихся от Человека-волка. Они берут пробы на месте преступления, и эти пробы оказываются непригодными раньше, чем они закончат анализ. Они растворяются и исчезают, как все это.

Он подполз ближе и наклонился к голове. Лицо ввалилось, голова стала небольшим бугром на ковре. Он принюхался. Запах разложения, человеческий запах, животный запах — странная, очень тонкая смесь. Слишком тонкая. Интересно, он для других тоже лишен запаха, для всех или только для представителей его рода?

Он снова сел на пятки. Поглядел на лапы, на мягкие подушечки на месте ладоней, на сверкающие белые когти, которые он мог с легкостью выпускать и убирать.

— Все это, — сказал он, — все преобразовавшиеся ткани, все исчезает. Теряет влагу, распадается на частицы, слишком мелкие, чтобы их увидеть, а в конце концов — на слишком мелкие, чтобы обнаружить их приборами, даже со всеми химическими реактивами и консервантами, какие у них есть. О, это все объясняет. Все дурацкие заявления властей в Мендосино и экспертов из Сан-Франциско. Теперь я понимаю, что происходило.