Варвара Мадоши - Симарглы

В общем, они ушли. Станислав Ольгердтович ворчал, что Вик всегда подставляет себя под удар, а Вик был так слаб, что даже не огрызался.

И когда Лена, не желающая идти в дом, где она могла столкнуться еще с кем-то, осталась одна под цветущими яблонями, она дико захотела закурить. Захотела вертеть в пальцах сигарету, дымить, и вообще чувствовать себя взрослой и опытной. Потому что на самом деле такой маленькой и растерянной она в жизни не была. Эти воспоминания из детства… были ли они правдой, или их принесла с собой Черная Метка?..

Лена потерла шею… маленькая пентаграмма не болела, не саднила и вообще никак не проявляла себя, спасибо ей на этом. Пусть Стас сколько угодно уверяет ее, что никакой опасности она не представляет, но почему Лену так упорно не отпускает ощущение, что все не так просто?..

Девушка пыталась анализировать, пыталась привести все к какому-то подобию системы. Да… в детстве она, вероятно, была одной из них… посвященной «тьме» или как там это называется. Она теперь может восстановить это. А потом родители отмолили ее, и это было жутко больно, это стоило ей больного сердца, но это… дало ей свободу. И теперь Сергей пытается эту свободу у нее отнять, привязать ее к себе. Любовь ли это?.. Болезненная ли привязанность?.. Сумасшествие?..

Едва ли кто-то из них вообще может считаться нормальным. Если бы… если бы она могла получить помощь, или совет… голова отказывается работать.

Впрочем, ей бы это не помогло. Впервые она поняла, что Вик и Стас тоже крайне уязвимы. Что они и впрямь часто ошибаются и еще чаще не знают, что делать. Что в этот раз и Карина, и Головастов, пустили дело на самотек, понадеявшись только на нее. Что она должно что-то сделать. Как-то помочь.

Был теплый, даже жаркий вечер, и яблони пахли спелыми плодами, словно осенью. Этот запах душил в кольцах мощных объятий, словно живой, мешал думать.

А где-то мои обетованные земли? Земли, где можно будет жить так, как на самом деле захочется, не поправляя ничего ни за кем и не разбираясь с этими бесконечно сложными цепочками чувств, тянущимися из жизни?

Сегодня, когда она ловила демона… Она думала о демоне, а выходило — о Сергее.

Потом Лена повернула голову и увидела Матвея Головастова. Нелепый, долговязый, почему-то вдруг показавшийся моложе, он медленно брел к ней по аллее. Подошел. Остановился.

— Счет пошел на часы, — сказал он. — Они знают, что вы набрали силу, Лена. Надо что-то делать. Чем быстрее, тем лучше. И делать это должны вы. На ваших напарников надежды мало. Пока Морецкий в таком состоянии, Филиппов от него не отойдет, это уж как пить дать. А все решится завтра. Вы готовы? Вы ведь уже набрали немного опыта, вы должны представлять, что делать.

— Опыт… — хмыкнула Лена вдруг совершенно несвойственным ей тоном. — Как экспа в компьютерных игрушках.

На самом деле она почувствовала страх. Неужели Головастов прав, и все действительно должно решиться так скоро?.. Почему?.. Потому что они изгнали демона, и дали «плохим ребятам» знать, что они деятельны и активны?.. Ох, господи, не было печали!

— Что? — Головастов по-петушиному наклонил голову к плечу.

— Ничего, — улыбнулась Лена. — Нет, я не готова. Сначала я должна увидеть сон.

«Я должна наконец-то разрешить хоть одну проблему!»

Мы в ответе за тех, кого любим.

…Во сне Лена снова оказалась на границе. Но это уже была не река, затерянная в тайге, и не море с каменным пляжем. Это была опушка мрачного осеннего леса. Голые корявые сучья, кое-где украшенные мокрыми желтыми листьями, торчали в разные стороны, словно космы неопрятной ведьмы. От леса начиналось черное мерзлое поле, в котором время от времени попадались мелкие коричнево-розоватые катышки картошки. Каркали вороны в перламутровой тишине тихого неба. Было холодно, воздух, вылетавший изо рта, повисал белыми облачками.

Но, как ни странно, этот холод показался Лене более настоящим, чем все предыдущие испытанные ею холода. Словно сны вспоминали, что такое по-настоящему мерзнуть. И еще Лене подумалось: после такого холода хорошо вернуться в тепло и разложить влажный от мороси плащ сушиться на батарее.

Кроме того: это был не сон. То есть, точно сон, потому что на Земле сейчас силилась пробудиться дохленькая городская весна, а в Ирии изнемогал от своего великолепия вечный май. Но как реально было небо… и паутинки… и резной листочек, который осел на рукав ее светлого плаща…

Да. Светлого плаща у Лены никогда не было. Белый и бежевый — чересчур маркие цвета для ее практичного характера. И волосы она никогда не носила вот так, свободно распущенными по плечам. И не подвязывала на шею белый шарф аккуратной перетяжкой. И на руках у нее никогда не было такого изящного маникюра.

Оглядев себя, Лена поняла почти сразу: она снова столкнулась с идеализированным образом. Но на сей раз Сергей в своем сне загонял в идеализированный образ ее саму. Ей стало почти смешно. Что за человек! Сперва он ненавидит ее, обвиняя бог знает в чем, и показывает ту ужасную комнату с пианино, а потом…

Она улыбнулась, почти через силу, и мирно пошла вдоль кромки леса, хотя больше всего на свете ей хотелось гневно зашагать, печатая шаг, как красноармеец на параде. Все это походило на декорации к концовке мелодрамы, да только вот Лена не желала участвовать ни в каком сентиментальном повествовании. Она просто хотела сделать что-то с неизбывной болью, которая терзала ее в самой глубине сердца. И она знала: сделает. Так или иначе.

Через какое-то время Лена обнаружила, что Сергей уже давно идет рядом с ней.

— Это последний сон, — сказала она.

Сергей только кивнул.

— Последний, потому что я начинаю бороться.

Кажется, Сергей хмыкнул. Это и в самом деле звучало смешно.

— За что? — спросил он.

— За тебя, — ответила она, и остановилась.

Он тоже встал как вкопанный.

— Не за… город? — спросил он осторожно.

— Городом больше, городом меньше, — пожала плечами Лена. — Я вообще не понимаю, что в нем изменилось с тех пор, как пришли вы. Ну, игровых автоматов стало больше.

— Люди на улицах стали меньше улыбаться. Я помню… совсем как в… Там, где я жил раньше.

— Так ты не из Омска?

— Нет.

Это было сказано таким тоном, что спрашивать, откуда он, Лена не стала.

— Я не хочу отдуваться за других, — произнесла Лена, зная, что кривит душой. — Почему я должна исправлять то, что кто-то натворил? — он не ответил. — Почему ты молчишь? Тебе же лучше, если я отступлюсь. Разве не для этого вы насадили на меня черную метку? Чтобы симарглы оставили вас в покое. Не знаю уж, оказывала ли на меня эта метка какое-то влияние — Стас говорит, что нет, — но я и впрямь хочу оставить вас в покое.