Варвара Мадоши - Симарглы

И еще — становилось холодно.

Лена пожала плечами, и побрела куда глаза глядят. Напряжение перегорело в ней, оставив лишь апатию и странную внутреннюю дрожь. С чем это было связано?.. Просто…

Лена никогда не боялась темноты, не боялась и ночи. И все же что-то такое было в воздухе, что-то странное… что? Ночь… чем ночь отличается от дня? Почему ночью свершается чаще всего все самое важное?

Ответ, как ни странно, помогла найти физика. На заре всего, когда ничего еще не было, было ничто. Вторым возник свет и всяческое излучение. Тьма пришла потом, на не поддающееся расчету мгновение позже света…. и все-таки позже. Чтобы подчеркнуть его, чтобы придать ему цельность и завершенность одновременно как физическому явлению, и как философской концепции. А это значит, что ночь всегда немножко моложе дня. И, следовательно, хищнее. Ночь всегда голодна. Как и город.

А день древен и велик, как все остальное.

И все-таки днем не так понимаешь многие вещи. Только ночью до Лены вдруг со всей очевидностью дошло: мы движемся. И помогло этому вовсе не созерцание звездного неба. Нет. Мы постоянно изменяемся. И еще… Мира действительно много. Мира без людей. Она представила бесконечную, круглую планету, покрытую густой шкурой леса. Планету могучую и до странного одинокую… Планету пустую, потому что — никого. Потому что ей никто не нужен, этой планете. Планету самодостаточную.

И мы, люди — словно непонятные, невнятные, сумасшедшие зверьки в этих бесконечных лесах. Мы, предающие их… мы, разрушающие их… мы, отказывающиеся от них… мы все-таки ничего не стоим. Ни по отдельности, ни вместе.

И когда Лена поняла это, ей внезапно стало легче. Страх ушел. Она просто шла по лесу — или по храму — с невозмутимостью смирения. Ей не хотелось уже даже закончить то, что она начала. Нет, решимость не покинула ее, но приобрела новое качество. Это была теперь уже иная, спокойная, обреченная решимость. Внезапно до Лены дошло то, что не давалось долго многим философам: все жизненные усилия на самом деле ничего не стоят, поэтому делать надо только то, что ты считаешь нужным. Но не потому, что ты считаешь нужным именно это, а для себя. Не то ты перестанешь стоить что-либо окончательно.

И тут она, не додумав мысль до конца, вдруг покинула лес и вышла в свет… восхода.

Нет, это, несомненно, было так. Лес внезапно оборвался, и выяснилось, что странно светящееся небо было рассветным. Удивительно, но… Лена могла отдать голову на отсечение, что сейчас еще было рано и светать не могло… если только она не потеряла сознания в лесу, не провалялась там несколько часов.

Но не это было самое удивительное. Типичный сосновый лес заканчивался резко и сразу, как будто кто-то проводил черту по линейке. А за ним сразу начиналась пустыня.

Лена почти задохнулась от неожиданности. Если ночь была юна, то пустыня была юна тем более. Всего лишь отражение пустоты, она появилась только тогда, когда уже возникла и уже ушла откуда-то жизнь, не зная, что оставить после себя. И пустыня с прожорливостью младенца заполнила пустоту.

Здесь была она — пустыня из всех пустынь, возможно, самое первое отражение. От горизонта до горизонта, вдоль густой вихрящейся кромки соснового леса — розовое золото песков. Розовое — потому что над пустыней всходило солнце. Такое яркое и неправдоподобно сине-алое, что Лена никогда бы и не поверила, что оно существует в реальности… Да и реальность ли это?..

«Ночь кончилась, — подумала девушка, заслоняясь рукавом от слишком яркого света. — И я не успела сделать того, что должна была сделать. А с другой стороны, какая разница?.. Я попытаюсь сейчас. У меня еще есть совсем немного времени. Если повезет, должно хватить».

— У тебя есть больше времени, чем ты предполагаешь, — сказал Вик у нее за спиной.

Лена резко обернулась.

Паренек выглядел бледным, на щеке у него алела свежая царапина, но он улыбался.

— У тебя больше времени, чем ты думаешь, — сказал он. — Здесь всегда рассвет. Этот лес так и называется — Рассветный. Только это солнце сродни нашим яблоням. Оно всегда встает и никогда не восходит.

— Ты прочел мои мысли?! — возмутилась Лена.

— Не нарочно, — Вик пожал плечами чуть сконфуженно. — Хоть ты меня обижаешь, а мы ведь уже порядочно вместе… почти что семья, если подумать. Можно сказать, мне твои мысли сами в голову лезут.

Перед этими серыми глазами никакая девушка не смогла бы устоять… так думала Лена еще совсем недавно. Сейчас она поняла, какие это глупости. Глаза у Вика были прежде всего до невозможности усталые. И безнадежные.

Какова на вкус безнадежность, если ей уже двести лет?

— Что это за пустыня? — спросила Лена.

— В эту Пустыню уходят симарглы, когда не могут больше, — пожал плечами Вик. — Иногда возвращаются… с полдороги. Те, кто ушел за горизонт — не возвращаются никогда. Можешь назвать это самоубийством, но для нас это не считается грехом.

— Может быть, там живет отвратительное чудовище, которое их пожирает?

— Может быть, — Вик пожал плечами.

— Так ты что… — спросила Лена, охваченная внезапным прозрением. — Ты что, пришел сюда, чтобы…

— Эй, это ты привела меня, помнишь? — Вик фыркнул. — Что я идиот, что ли? Пока жив Стас… ни за что. Знаешь… симарглы никогда не уходят по одиночке. Мы так привыкаем друг к другу, что не можем одни. Поэтому всегда, когда уходит тот, у кого есть пара…

Он не договорил. А что тут договаривать? Потом подумал и закончил:

— Мы со Стасом пообещали друг другу… очень давно… что даже говорить об этом не будем.

Лена по-новому посмотрела на простор перед ней… золотой, молодой и безжалостный. И бесконечно древний. Скольких он видел?..

— Сейчас симорги прилетят, — сказала Лена. — Если рассвет, то они обязательно прилетят.

— Уже летят, — кивнул Вик.

Лена прищурилась на солнце, и разобрала на его фоне черные галочки. Галочки приблизились, приобрели форму… А еще через несколько минут на краю пустыни на песок с шелестом и шорохом опустилось штук двадцать симоргов. И… далеко не всех Лена знала! Нет, были знакомые по стаду: Голиаф, Скрипач, Вихрь, Леопард… А были те, кого она совершенно точно не видела, потому что никогда не пропустила бы…

Здесь были щенки симоргов!

Щенячьи подростки, почему-то все одинаково черные, нетвердо еще держащиеся на крыльях но весьма резвые на четырех лапах, они шмыгали между ног у взрослых псов, подходили к Лене и Вику, обнюхивали их осторожно, старались не сбить с ног. Самый большой из симоржиков был ростом с Вика, самый маленький — Лене по грудь. Впервые Лена услышала, как лают до того молчаливые симорги. Впрочем, щенки скорее повизгивали, а взрослые скорее рычали, но… Сразу множество влажных собачьих носов, черных испытывающих, удивительно умных глаз окружило Лену. Она стояла и не знала, куда ей деваться, что ей делать. Даже Вик таким аншлагом не пользовался.