Юлия Тулянская - Небо и корни мира

Он был в самом деле княжеского рода – по деду, байстрюку тогдашнего даргородского князя, которого отец отправил в изгнание за неуправляемый буйный нрав. Изгнанный род вместе с горсткой сторонников обосновался в Анвардене, остепенился и честно служил западным лордам. А нынче о Кресиславе вспомнил сам король Неэр: «Ты должен восстановить благородную кровь на даргородском престоле».

Кресислав прилег на шкуре, сунув под голову кулак. Король дал ему небольшое войско и опытных советников, чтобы потомок даргородских князей мог взбунтовать народ против богоборца. «Подними людей на борьбу против чудовища, – сказал король Неэр, принимая княжича у себя. – Ты последний потомок своего рода, как и я. И ты – мой рыцарь и вассал. Люди, которые пойдут за тобой, оправдают себя в глазах Небесного Престола, потому что будут сражаться за честного князя и за благословленный небом венец. Вырви их из-под власти сына погибели».

Кресислав повернулся на медвежьей шкуре, вздохнул. Ивор спал на боку, лицом к стенке шатра. Кресислав с досадой нахмурился: «А этому хоть бы что… Кажись, друг, побратим рядом, а поговорить не с кем. Оруженосец тоже… Коня-то своего почистить я и сам сумею, руки не отвалятся, а чтобы в трудную минуту было с кем словом перекинуться – этого не дождешься. А матушка еще говорит: пожалей его, он сирота. Меня бы кто пожалел? Неспокойно что-то на сердце, а пойми от чего!.. Драки не боюсь, если столкнемся с дружиной богоборца, может, и повеселее будет».

Сумрачно глядя на спящего, Кресислав думал: «Или разбудить?..» Но гордость не позволяла ему будить Ивора, чтобы пожаловаться на прихватившую сердце тоску. Вот когда бы тот сам расспросил!..

Еще дед Ивора служил Кресиславову деду: был у него стремянным. Оставшийся сиротой, сам Ивор вырос вместе со своим ровесником Кресом: ему с детства было предназначено стать слугой и соратником более знатного друга. Такой слуга-друг был почти ровней княжичу, говорил с ним без обиняков, ел за одним столом. Часто они и братались между собой, так что княжич становился старшим, а его стремянный – младшим названным братом.

Стремянный с княжичем не были похожи ни в чем. Ивор – красивый, стройный, молчаливый юноша. Крес, наоборот, молодецкого сложения, с выразительно суровым лицом, с густым пухом бороды на щеках и на подбородке. Ивор – терпеливый, скрытный, а Крес – открытый и вспыльчивый. Они оба, хотя родились в Анвардене, держались даргородских обычаев. Только на людях говорили на наречии вардов и одевались на их лад; дома носили такие же длиннополые рубашки, как дед. В небольшом имении под Анварденом, в котором жили изгнанники, даже слуги были из семей тех, кто когда-то вместе со своим несчастливым хозяином покинул родину.

Но Кресислав не любил Даргород. Ему стыдно было перед молодыми вардами, что он ведет род из того же народа, что и богоборец. Его попрекали этим: Крес слышал от сверстников, что он – «отродье северных болот», «Враг Престола» и «богоотступник». Парень все время отдавал охотничьим и воинским забавам и надеялся, что его в конце концов будут бояться задевать. Варды не трусы, но кто же посмеет просто так сцепиться с варваром, который зимой один на один ходил на медведя с копьем, которое он называет рогатиной? Ивор, правда, сопровождал Кресислава на охоте, но потомок княжича-байстрюка велел ему не мешаться.

Ивор грустил молча, замкнуто и на отчаянные выходки не был горазд.

– У тебя хоть родные мать и отец, а я сирота, да еще изгнанник и чужак, – иногда жаловался он побратиму.

Встряхнув головой, Кресислав сквозь зубы бросал:

– Ты больше скули…

Его отец был пьян которую неделю, мать постарела и высохла раньше срока. Кресу казалось: есть беды, о которых не говорят. Лучше жаловаться на мимолетные неудачи и тоску, бывает даже простительно, выпив чарку. Но о том, о чем говорит Ивор, лучше бы молчать. Неужто сам не понимает?

Теперь, в походном шатре, Крес рад был бы высказать, что лежит у него на сердце. Но Ивор спал… И может же спокойно спать! Будто не видел, как горел хлеб на полях, мимо которых еще недавно проходило их войско… «Как они тут не боятся сеять? – думал Крес. – Ведь, может, уже не придется снимать урожай. Лучше бы оставили себе все зерно, смололи, и были бы хотя бы запасы хлеба, чтобы дотянуть до Конца. А они сеют!»

«Прикажи сжечь это поле, князь Кресислав!» – «Как жечь, это ж колосья, а не враги!» – точно ужаленный, обернулся на советника молодой князь. «Этот хлеб больше не нужен людям. Скоро на небесах они будут вкушать хлеб небожителей. А колосья в здешних полях дадут силы войскам Богоборца противостоять Престолу более долгий срок. Вот почему их надо сжечь. Нельзя ничего беречь на нашем пути, потому что для будущего оно не нужно, а пойдет только на потребу сыну погибели».

Поначалу Кресислав почти не встречал сопротивления на пути своего войска. Он слышал, что власть богоборца крепка только по самой западной границе, там, где у него застава – в Гронске, в Залуцке, – и так-сяк держится в Дар-городе, откуда сам Яромир родом. Небольшое войско Креса сумело обойти заставу и опасные крепости без боя.

С попутными деревнями возвратившийся на родину истинный князь поступал одинаково: сжигал поля, отбирал сено и продовольствие в обоз, а из мужиков сколачивал свое ополчение. Среди сельчан находились и добровольцы. Они славили князя Кресислава и охотно присягали ему, а Яромира называли сыном погибели и разорителем.

Кресислава утешали эти проклятья. Он думал: «Стало быть, богоборец еще худший злодей, чем я». И, поймав себя на такой странной мысли, в сомнении качал головой.

Бывшие богатеи жаловались: Яромир отнял у них зерно. Зерно было только у зажиточных семей. Они хотели оставить его для себя, в запас, и не сеять совсем. Но Яромир по всему северу раскидал воззвания, чтобы сеяли. Помятую грамотку сельчане показали и князю Кресиславу.

«…Мы отстоим Обитаемый мир, – читал истинный князь написанное сыном погибели. – А чем потом жить будем, если поля зарастут бурьяном и лопухами? Сейте хлеб, стройте и подновляйте дома, родите и растите детей. Пусть мир будет населен нами и другими народами, потому что он не падет».

Яромир приказал, чтобы у богатых хозяев, которые собирались зерно придержать, его отнимали силой.

«Как мы на границе защищаем всех, а не одних больше, других меньше, – говорилось в грамоте, – так и вы хлеб растите для всех. Кто может быть хозяином хоть одного клочка земли, хоть одного колоска, когда Конец на пороге? Или этот мир будет наш, или он ничей не будет. Потому берите зерно силой, если богатые не дают добром: ведь берете не к себе в закрома, а чтобы бросить его в землю и собрать урожай».