Мэтью Гэбори - Темные тропы

Чан согласился опустить свой лук, когда последние из оставшихся в живых побросали свое оружие и встали тесной группой вокруг ветерана с факелом. Он поднялся на затекших ногах и приблизился к ним.

То же самое сделала Шенда. Насквозь промокшая и напоминающая лохмотья туника облегала точеное тело, измочаленные пряди волос повисли вокруг мертвенно-бледного лица, на котором сверкали огромные фиолетовые глаза. Солдаты отпрянули, увидев внезапно возникшую из темноты воительницу с мечом, обагренным кровью жрецов, чьи тела медленно дрейфовали в канале.

Взгляд, которым обменялись наемники, был отмечен печатью соучастия, молчаливого и вечного. Они улыбнулись друг другу и начали выстраивать оставшихся в живых в один ряд вдоль стены. Большинство смотрело на Черного Лучника с оттенком страха и уважения. Чан не собирался никого оставлять в живых за своей спиной, но его захватила возможность возродить легенду. Ему хотелось, чтобы Миропоток узнал, что он вернулся и что отныне его рука больше не дрогнет.

Он указал на металлический люк в центре свода и спросил:

– Как к нему подступиться? – затем ткнул пальцем в сторону ветерана: – Ты, отвечай!

– Я этого не знаю. Они… Нас поставили охранять этот проход.

Чан принюхался и ногой спихнул в канал почерневший скрюченный труп солдата, опаленного огнем факела. В ротонде стоял запах горелой плоти, перекрывавший залах нечистот.

Шенда поморщилась. Очевидно было, что она на пределе. Чан молча выразил согласие. Он искал быстрое решение и смутно догадывался, что есть лишь один способ добраться до люка.

– Ты и ты, – приказал он двоим, самым высоким, – выйти из ряда. Ступайте в воду.

Двое мужчин обменялись вопросительным взглядом.

– Я не намерен вас казнить, – уточнил Черный Лучник с язвительной улыбкой. – Идите и встаньте точно под этим люком. А ты, – добавил он, указав на третьего солдата, – ты взберешься на них. Вас троих должно быть достаточно.

С заметным облегчением трое ветеранов поспешили ему повиноваться. Несколько секунд спустя Шенда первая поднялась на колеблющуюся пирамиду из трех солдат, чтобы добраться до трапа. Чан стоял на мостовой, с натянутым луком.

– Стучи, пока не отзовутся, – велел он ей.

Сохраняя шаткое равновесие, драконника подчинилась и несколько раз стукнула концом своего меча. Они подождали мгновение и внезапно услышали скрежет. Люк пришел в движение, подняв облако пыли, и сдвинулся на пять дюймов.

– Кто идет? – раздался суровый голос.

– Шенда и Чан. Откройте!

Драконийка пыталась узнать своего собеседника, склонившегося в амбразуре люка. Когда диск снова пришел в движение, она вздохнула и улыбнулась, разглядев бирюзовое лицо мэтра Фареля.

Последние лучи солнца окрашивали в алый цвет снежные вершины Каладрии. В течение почти четырех дней не переставая шел снег, отчего единственная тропинка, что вела в монастырь, стала непроходимой.

Шестэн жил в скромной монастырской гостинице, куда монахи селили тех, кто не пребывал в симбиозе с Каладром. Ему было тридцать четыре года, он родился в селении, расположенном на северном побережье, и с раннего детства обладал очень своеобразным даром.

Он понимал язык птиц.

Уже в пять лет он, охваченный волнением, мог усесться на корточки под деревом и слушать ночи напролет, что рассказывает сова о себе подобных и обо всем лесе. Дар с возрастом расцвел, и мало-помалу Шестэн стал отдаляться от мира людей, отдавая предпочтение миру природы. В деревне его ославили никчемным или слабоумным, причем последнее утверждалось чаще. Он жил в безграничной вселенной, прислушиваясь к голосам природы, заранее знал о предстоящих солнцестояниях, от перелетных птиц слышал рассказы об их странствиях.

Отчаявшийся отец в поисках выхода доверился своим близким, соседям и, на всякий случай, дальнему кузену. Трубадур по призванию, этот человек в свою очередь упомянул о ребенке в одном монастыре, где ему дали приют. Услышав об этом, старый монах тотчас схватил свой посох и пешком направился в деревню, чтобы взять этого ребенка под защиту.

В разных частях страны были и другие, такие как Шестэн; и с давних пор монахи принимали этот подарок Каладров, чтобы послужить делу странноприимства, бывшему душой их земли. Над колыбелью таких мальчиков и девочек склонялись Хранители и, в силу неких мистических причин, наделяли их этим даром. Шестэн не знал закона Хранителей, но охотно признавал его необходимость. По правде говоря, он никогда не испытывал разочарования, и с недавних пор уже другие дети приходили к нему учиться, в свой черед овладевать этим даром.

Шестэн поднялся до рассвета. Он никогда не ощущал тесноты четырех стен своей кельи, одной и той же вот уже почти двадцать лет. Он любил ее простоту и в конечном счете ничем не дорожил, кроме большого кованого ларя, в котором он хранил свой письменный прибор. Поскольку, несмотря на царивший снаружи ледяной холод, в его комнате сохранялось приятное и мягкое тепло, он спал раздетым. Не набросив на себя одежды, он подошел к слуховому окну, выходившему на обитель. Сквозь просвечивающую ткань занавески он заметил бледные силуэты нескольких монахов, собравшихся в углу двора. Это были те, кто оканчивал долгую и трудную ночь дежурства у изголовья пациентов лепрозория.

Он направился к своему ларю и бережно извлек из него письменный прибор черного дерева. Шестэн был скриптором монастыря, и эта работа наполняла его гордостью. Как поклонник совершенства, влюбленный в тонкости возвышенного языка Хранителей, он любил это долгое сумерничание в компании монахов и белых птиц, пристроившихся у них на плечах. Склонившись над своим пергаментом, он слушал и тонким почерком записывал щебетание птиц. Ему необходимо было с наивозможной точностью переложить мысли монахов, давших обет молчания и уже выражавшихся не иначе как передав свои мысли птице, с которой они делили хлеб насущный.

Шестэну был открыт доступ к самым сокровенным тайнам монастыря. Но даже если бы он захотел проникнуть в них, его совесть требовала ничего не предпринимать и оставаться на пороге этих загадок. Он научился захлопывать невидимую дверь между собой и узлами интриг, возникавших под крышей монастырской галереи, и никогда не смешивать свое существование с ролью переписчика. Инстинкт предупредил его: пожелав проникнуть в мысли Хранителей, он погубит согласие, установившееся у него с местными птицами, которые порхают на свободе вокруг монастыря и делят с ним свои простые и мирные заботы.

Шестэну не хотелось обменять эту полноту жизни на монастырское существование. По этой причине он отказался жить внутри монастыря и не собирался менять свое решение. Эта независимость давала ему возможность каждое утро совершать долгую безмолвную прогулку по заснеженной дорожке, огибавшей крепостную стену монастыря, и поддерживать с пролетающими мимо птицами сердечный и часто откровенный разговор.