Дмитрий Суслин - Крутой пришелец

Да, еще неизвестно, дождется ли кого-нибудь из нас Наташа. Гарпии устроили в небе самый настоящий бой. Они громко вопили и дрались друг с другом за право обладания нами.

Кошмар! Так жестоко даже отпетые уголовники не машутся! Они по-настоящему били друг друга по морде, с хрустом разбивали носы (понятно теперь, откуда у них такие кавказские профили!), сшибались, так что вокруг только перья летели. Перья и куски нашей одежды. Что, думаете, нам с Диогеном приходилось только наблюдать? Фигушки! Это вам не кинотеатр со стереозвуком. Все пришлось испытать на собственной шкуре. Я пару раз словил по физиономии, несчетное количество ударов по ребрам, а уж царапин и ссадин и вовсе не счесть. Когти на ногах у гарпий словно ножи. Запросто могут вырвать из груди сердце. В первые же минуты Пенелопа потеряла меня, и я оказался в руках и лапах Маргариты. Потом у Сусанны, и, наконец мною овладела Леопольдина, самая крупная из гарпий. Это была по-настоящему громадная гарпия. Динозавр! Почему? Да потому что одной рукой она схватила под мышку меня, в то время как под другой мышкой у нее уже болтался отнятый у кого-то Диоген. Она появилась неожиданно и самой последней, но рядом с остальными истребителями это был тяжелый бомбардировщик СУ-36. Она с легкостью разметала Пенелопу и ее неудачливых конкуренток и полетела, куда мы уже понять не могли. От страшной болтанки и всего пережитого я уже ничего не понимал. И вообще меня так укачало, что я даже про боль забыл, так было плохо. Мне хотелось только одного – лечь и тихо умереть.

Позади нас летели обиженные гарпии и пытались договориться с Леопольдиной.

– Ты, ублюдина! – надрывалась Пенелопа. – Сейчас же отдай мою добычу. Или, когда тебя не будет, я из твоего гнезда все яйца повыкидываю!

Леопольдина презрительно отмалчивалась.

– Ну, дай хотя бы заднюю ногу! Или руку!

Диогена вырвало, и его красная после вина блевотина упала на Сусанну, которая как раз летела под нами.

– Этот толстяк принадлежал мне! – зарыдала Сусанна. – Могу я хотя бы рассчитывать на потроха? Леопольдина, милочка! Я всегда делилась с тобой. Обещаю искать у тебя блох в перьях всю зиму!

– Так нечестно! – каркали остальные гарпии, всякие Маргариты, Арестиды и Парминии. – Оставьте нам хотя бы по стакану крови.

Диогена вырвало снова.

– Леопольдина, милочка! – завопил я. – Не слушай их. – Мы будем принадлежать только тебе.

– Это я и без тебя знаю! – спокойно ответил наш птеродактиль.

Еще через минуту она приземлилась и сбросила нас в свое заваленное снегом гнездо. Остальные гарпии еще несколько минут каркали, но потом увидели, что с Леопольдиной им не договориться, и улетели прочь. Леопольдина сложила крылья и прошлась по каменному выступу, на котором находилось гнездо. Критически нас рассматривала. Мы ее.

Что делается? Я еще до сих пор не успел привыкнуть к виду кентавра, а сейчас передо мной важно, как курица, расхаживала слоноподобная птица с человеческой головой руками и большими, словно накаченными силиконом, сиськами. Есть от чего сойти с ума.

– Я вас сейчас жрать не стану, – сказала после непродолжительного молчания Леопольдина и громко рыгнула. Слава Богу, в настоящий момент она сыта. – Сначала посплю. А вы тут не шумите, а то я рассержусь.

Гарпия неуклюже пригнездилась прямо в снегу, сунула голову под крыло, и вскоре оттуда донеслось невнятное сопение. Через несколько минут сопение сменилось громким и протяжным храпом, от которого на соседней горе произошел снежный обвал.

Когда я увидел, что гарпия крепко спит, то осторожно поднялся и подошел к краю каменного карниза. Глянул вниз и отшатнулся. Самоубийством пока заниматься не хотелось. Я вернулся в гнездо к Диогену.

– Отсюда не выбраться, – сказал я философу. – Положение наше практически безвыходное. Что там об этом толкует философия?

Диоген обнял меня и зарыдал, пытаясь, что-то сказать. Но говорить он не мог, только мычал и дергал головой от боли. Я глянул на моего соперника и ахнул.

Бедный Диоген! Он пострадал намного больше, чем я. Нос у него был разбит и сломан, челюсть свернута набок, не давая возможности говорить, все тело в царапинах и ссадинах, из которых ручьями лила кровь. Диоген держался за бок, и я заподозрил, что у него переломаны ребра. Мое тело тоже представляло собой сплошную боль. Но переломов не было. И то ладно. А так, положение плачевное. Что, значит, попасть в бабью драку!

Так, в первую очередь надо остановить кровотечение. Иначе запросто может быть сепсис. Неизвестно, чистые ли у гарпий когти.

Я набрал снега и стал промывать раны себе и Диогену. Не очень это приятно, скажу честно. Но не хуже йода или зеленки, это точно. Там жжет и щиплет, здесь то же самое. Жаль, спирта нет. Но тут уж ничего не попишешь. Где же его взять? Может у нашей гарпии вино есть? Нет, лучше ее об этом не спрашивать. Зачем нам неприятности?

Диоген только стонал, когда я ему промывал раны и останавливал кровь. Да, ран много и все глубокие. Как я там делал во Флоринополе? Надо сосредоточиться. Нет, главное, расслабиться…

Через минуту тело Диогена было чистым, как у ребенка. Ни одной царапины. Даже былые шрамы бесследно пропали. Как потом рассказал сам философ, это были рубцы от ударов плетьми, которыми велел его наказать тиран Сиракуз Пампуний Жестокий. Ребра – ни одной трещины!

Затем я вправил ему челюсть. Хотя долго не мог ухватиться, потому что Диоген дергался и вырывался. Он оказался из тех, кто до смерти боится врачей и не признает хирургию. Мне удалось его заставить не двигаться только, когда я пригрозил, что выкину его в пропасть. Он затих на секунду, обдумывая мою угрозу, верить ли ей или не верить. Решил не верить. Но было уже поздно. Собравшись с силой, я поставил ему челюсть на место. Диоген охнул, а потом, через несколько секунд широко улыбнулся:

– Асклепий! – В глазах у него горел огонь подлинного восхищения моим врачебным искусством. – Бог врачеватель! Я могу говорить. И у меня ничего не болит.

– Остался нос, – сказал я.

– Нос? А что нос? Что с ним?

– Он сломан.

Диоген расстроился. Из глаз его полились слезы, губы задрожали.

– Ну, ну! – похлопал я его по щеке. – Относись к этому по-философски. Сейчас я попробую что-нибудь сделать.

Я стал осторожненько ощупывать Диогену нос. Да, перегородки сломаны, носовые пазухи погнуты, переносица ушла внутрь. Да, тяжелый случай. Но не смертельный.

– Теперь ты похож на Бельмондо, – попытался я успокоить плачущего и стонущего от боли философа. – Женщины от него тащатся.

– Как же теперь на меня глянет Наташа? – прорыдал Диоген. – О, моя несравненная красавица! О моя гордость, мой греческий нос! Как же я буду без тебя? И даже нечем горе залить. Моя драгоценная фляга утеряна.