Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

Она яростно уставилась на Мача, не в силах придумать и для него подходящее сумасбродство.

– Где кибитка с детьми? – шепотом спросил гусар Ешку. – Где Пичук?

– Пропала! Так-таки и пропала! – прошипел цыган, но так, чтобы Адель услышала. – И Пичук пропал! Как теперь быть – прямо не знаю!

И повис на поводьях, потому что жеребец, повалявшись в пыли вдоволь, поднялся на ноги и наладился прочь.

– Надо что-то делать… Надо искать детей… – уже не вопила, а сосредоточенно бормотала Паризьена. И вдруг хватко вцепилась в Ешкин шиворот.

– Папаша!.. – только одно слово она и сказала, но такую охапку чувств вложила в него, что Ешка пришел в совершеннейший восторг.

Адель трясла отца-одиночку, как будто надеялись вытряхнуть из его лохмотьев всех цыганят. Сергей Петрович попытался за локотки оттащить бешеную маркитантку, но получил такой тычок, что пошатнулся, и тут уж Мач подхватил его обеими руками. А Ешка, у которого зуб на зуб не попадал от такого темперамента, попытался, нырнув за спину Мачу, подставить его Адели вместо себя. За что и был облаян Кранцисом.

Корчмарка, выглянув на шум и увидев, как странные постояльцы вцепились друг в дружку, от греха подальше заперлась в своей корчме и даже заложила дверь засовом.

– Будьте вы все неладны! – сказала наконец Адель. – Видно, судьба мне возиться с вами до скончанья века!

– Не так уж и плохо, поскольку он недавно и начался, – заметил Сергей Петрович, откидывая рукой серебрящуюся прядь и утирая пот со лба.

– Так ты не поедешь догонять арьергард своего маршала Удино? Или к штабу маршала Макдональда? – спросил нахватавшийся от маркитантки военных словечек Ешка.

– Да куда я поеду?!.

– Точно? – не унимался он.

– Клянусь пузом святого Гри!

Тут Ешка сунул в рот не то что восемь пальцев, а, похоже, и оба кулака. Раздался свист. И этому сногсшибательному свисту отвечал похожий.

– Ты что это затеял? – забеспокоился гусар.

Сергей Петрович, простая душа, все же знал, что цыгане на войне часто нанимаются в лазутчики. Ешка столько времени пропадал незнамо где – и мало ли чем могли подкупить цыгана?

Цыган расхохотался. И тут же послышался за корчмой треск.

Адель, Сергей Петрович и Мач побежали на шум. Инцис и Кранцис – за ними.

Прямо сквозь кусты ломилась запряженная в кибитку лошадь. Поводья держал смеющийся Пичук, а над его кудрявой головой торчали в три этажа физиономии прочего Ешкиного потомства.

– Ах ты лихорадка вавилонская! – воскликнул гусар.

Адель же попросту расхохоталась.

Подошел Ешка, ведя в поводу вороного жеребца.

И наступило странное молчание.

Цыган, гусар, маркитантка и Мач неторопливо переводили глаза с лица на лицо. Даже малыши притихли.

Первым осознал ситуацию Инцис. Без лишних размышлений подошел котяра к повозке, наскоро поточил когти об оглоблю – и прыгнул прямо в объятия к цыганятам. Кранцис, набегавшийся за день, почесал задней лапой за ухом – и уставился на Пичука в надежде, что ему укажут рукой, где располагаться. Пичук похлопал по сложенной в восемь раз старой попоне – и пес моментально оказался рядом с возницей.

– Ну, мой маленький Серж? Что будешь делать со всем этим воинством? – спросила Адель. – Возьми на воспитание! Лет через десяток будет у тебя свой эскадрон!

– Эскадрон!.. – гусар даже возмутился. – Хороша компания! Орава младенцев, пес и кот! Только дойной коровы недостает!

– Однако ж придется тебе компанию возглавить, – не унималась маркитантка. – Другого-то эскадрона тебе пока не дадут.

И направилась к коновязи за своей Фортуной.

– В Санкт-Петербургской кунсткамере место столь несусветному эскадрону!.. Эскадрон! Эскадронище!..

– И командование придется принимать сразу же, – настойчиво внушала Адель. – Того гляди, придут искать вот этого красавца…

Она повела рукой в сторону Ешки, от чего цыган приосанился, но палец маркитантки ткнул в краденого жеребца.

Сергей Петрович буркнул что-то под нос.

– Ну, что же ты?… – спросила маркитантка и добавила, как полагается во французской армии при обращении к начальству: – … мой командир?..

Сказала она это так, что Ешка безнадежно вздохнул.

– Сколько лет мечтал эскадроном командовать… Дождался! Указом его императорского величества поручик Орловский назначается!.. – провозгласил гусар и вдруг замолк, прислушиваясь. Насторожился и Ешка.

– По коням! – крикнула Адель и вскочила в седло. Все ее имущество было уложено в два мешка и приторочено сзади.

Вороной с минуту не давался Ешке. Когда цыган с ним сладил, уже и Мач сидел на своей убогой кляче, и Сергей Петрович – на сером Аржане. Даже Пичук приподнялся, ожидая приказа…

– Несусветный эскадро-он! Слу-шай мою ко-ман-ду! По трое в ря-ад за-ез-жа-ай! – торжественно, как полагается, пропел гусар.

И получилось рядов – один ровно.

Но встал он поперек дорожки, ведущей к корчме, так твердо, как если бы за ним построилось несокрушимое воинство.

– Обоз пойдет в арьергарде, – распорядился командир.

– Сзади пристраивайся! – перевел Пичуку на человеческий язык Ешка.

– На рыся-ах – марш! – Сергей Петрович заломил кивер зверски набекрень, присвистнул – и Аржан с места принял именно широкой, неутомимой полевой рысью.

Конечно, будь Сергей Петрович во главе боевого гусарского эскадрона – повел бы лихих наездников большой дорогой, ни от кого не таясь, и даже с той целью, чтобы барыням и барышням дать полюбоваться. Но когда в состав эскадрона входят цыганский табор, беглый крепостной местного барона и украденный у какого-то прусского офицера жеребец, лучше такое воинство вести узкими лесными дорожками, уже не тропками, потому что по ним сани с дровами зимой запросто проезжают, но еще и не большаком.

Ехали молча.

Гусар прекрасно понимал, что через парочку опасных деньков выберется он из цыганской кибитки, отряхнется – и пойдет докладывать начальству, где столько времени пропадал. А начальства он не любил – тем более, что оно уже было предуведомлено о печальных обстоятельствах его перевода из полка в полк. Да и кто любит слишком осведомленное начальство?

Впереди покачивался в седле, опустив голову, Сергей Петрович. Следом – Паризьена, так и норовя сбоку заглянуть ему в лицо. Но нарушить раздумье синеглазого гусара она не решалась.

Даже Ешка и Мач не перебрасывались шуточками. Все словно берегли тишину вокруг командира.

Первым почувствовал неестественное молчание сам Сергей Петрович. Он повернулся к эскадрону – и широкая улыбка раздвинула ему губы, пытаясь смягчить маской бесшабашного веселья острые черты осунувшегося лица.

Смотрела Паризьена в это лицо, затаив дыхание, и если бы произнесли милые губы: «Иди за меня на смерть, Адель!», то она и пошла бы. Такая острая жалость разрывала изнутри сердце. Смотрела она – и казалось ей, что прибавилось седины в пепельном чубе, что совсем побелели виски… а лицо так и остается вечно-молодым…