Марина Дяченко - Две

— Привет…

И выжидательно молчит.

— Привет, — говорю я. Он исключительно забавен сейчас — он хочет о чем-то меня спросить, но стесняется.

— Ты уже знаешь? — спрашивает, отводя глаза.

— О чем? О сокращении?

Он кивает.

— Не бери в голову, — я улыбаюсь.

Он разглядывает меня так, будто хочет отыскать десять различий между правым моим глазом и левым.

В курилке людно. Бубнят голоса:

— …Но восьмом раунде. Все ждали, что Дымко его сделает на первом…

— Да брось, все знают, под кого это сокращение, успокойся, тебя не тронут…

— …Не хотел брать! Дело, говорит, передаю в суд. Еле всунул ему двадцатку… Бля, мужики, одолжите денег, без копейки остался…

Я появляюсь — все затыкаются. Прямо хорошая традиция какая-то стихийно образовалась.

Забавно наблюдать за их лицами. Сперва — напускное сожаление, вроде как при посещении в больнице безнадежно больной и безнадежно чужой родственницы. Потом — замешательство. Интерес. Любопытство. Наконец, удивление.

Закуриваю вторую за этот день сигарету. Мысли слушаются, как тренированные псы. Замечаю каждую складочку в углу чьего-то рта, ловлю каждый запах, каждый взгляд.

— Что вылупились, мужики? — интересуюсь добродушно.

— А что случилось?

Традиционный вопрос. В который раз я сегодня его слышу?

— Тетя Соня застрелилась, — отвечаю серьезно.

У них такие уморительно серьезные лица, что я начинаю ржать, как ребенок на кукольном представлении. Ржу, чуть не роняя сигарету.

— Это что, истерика? — робко интересуется наш стажер, студентик шефа, белобрысый Митя.

— Милый мальчик, ты так свесил, — отвечаю сквозь смех. — Кто тебе ждал, что Дымко его сделает на первом? Все прогнозы были — седьмой-восьмой раунд!

Они молчат. Митя пытается выплюнуть едва не заглоченную сигарету.

— Шеф уже у себя? — спрашиваю иначе, по-деловому.

Иду по коридору, стук каблуков такой, будто красная конница мчится. За спиной моей, в курилке, остается удивленная тишина.

Шеф сегодня не ночевал дома. Определяю это сразу же, едва переступив порог кабинета.

Он не выспался. У него красные глаза, и майка наверняка несвежая. И чешется под лопаткой. И тухлый привкус во рту.

— Ну что же, Елена Викторовна… — начинает он официальную часть Марлезонского балета. Начинает вполне по инерции, как детская машинка с пружиной внутри.

И осекается, встретившись со мной глазами.

Я смотрю на него: немолодой усталый человек, добившийся в жизни кое-какого успеха, завидующий всем, кто стоит на полступеньки выше, страшно боящийся потерять доверие Большого Босса и соскользнуть на полступеньки ниже. Ожидающий объяснения с женой. Удрученный. Потный.

Мне кажется, что он сидит передо мной голый, и я вижу его синюю пупырчатую кожу, впалую грудь и жировые складки на животе.

Молчание становится неприличным.

— Э-э-э, — говорит он наконец. — Что-то случилось?

— У меня ничего, — улыбаюсь, и от этой улыбки он вдруг подтягивается, как сеттер, учуявший дичь. — Угостите сигареткой?

У него такой вид, будто он складывает в уме многозначные числа. Наконец лезет во внутренний карман пиджака и вытаскивает пачку «Парламента». Подносит, как завороженный, зажигалку.

— У меня идея классной программы, — сообщаю, глядя прямо в его воспаленные глаза. — Вот такая, — и показываю колечко из большого и указательного пальцев.

На полу лежит большой кусок ватмана — я три дня рисовала на нем витражные узоры. Теперь переношу узор с ватмана на прозрачные папки-файлики — по кусочку, по фрагменту, сперва черный контур, а потом заливка витражными красками.

На улице солнечно. Я смотрю на солнце сквозь цветное стекло — через то стекло, которое я уже оклеила. Цветной мир.

Как хорошо, что не надо никуда уходить. Можно сидеть вот так, рисовать витражи, скоро вся кухня будет цветная, будто веселая средневековая часовня…

На дорожке перед подъездом нарисованы девочка с винтообразным бантиком и верблюд с мордой доброго идиота. Вспоминаю, что сегодня после обеда я собираюсь читать Туве Янссон, «Филифьонку в ожидании катастрофы», почти библейскую притчу, замаскированную под детское чтение…

Мне становится весело. Я сижу на подоконнике, болтаю ногами и смотрю, как от подъезда до угла двор пересекает энергичная женщина в деловом костюме.

Выхожу из подъезда. Времени, как всегда, в обрез.

Соседка Лора машет издали рукой:

— Леночка, доброе утро! Мы смотрели вчера твою передачу!

Благосклонно киваю в ответ:

— Понравилось?

— Супер!

Бабушки с далекой скамейки машут руками, чтобы я, не дай Бог, не прошла мимо без приветствия:

— Добрый день, Леночка, смотрели передачку-то…

…Иду по коридору, как комета по траектории. Изо всех дверей и поворотов ко мне выскакивают метеориты, желая пересечь свой путь с моим:

— Лена, привет! Видел твою программу вчера…

— Елена Викторовна, шеф просил зайти…

— Лена, там у тебя на столе папочка от редакторов, посмотришь?..

— Лен, поздравляю. Молодец.

— Елена Викторовна…

Вхожу, как вламываюсь, в кабинет к шефу. При виде меня его глаза теплеют, приобретая сходство с двумя колечками колбасы «Салями».

Секретарша тут же приносит кофе.

— Лена, — говорит шеф. — Звонили финансовые партнеры… Хотят вложиться в проект.

— Поглядим, — говорю радушно.

Звонок на мой рабочий телефон.

— Алло… Это ты?

Это я. Кто же еще.

— Привет. Извини, что я пропал… У меня была командировка…

Очень хорошо. Внезапные командировки полезны для личной жизни.

— Я тут прочитал твое сообщение на автоответчике…

Ну, конечно. Не прошло и полгода.

— Я думаю, может быть, нам встретиться? Посидеть…

Ага-ага.

— К сожалению, я очень занята, — говорю легким, как бриз, и таким же прохладным голосом. — Будь добр, занеси мои книжки на проходную и оставь для меня. Спасибо.

И вешаю трубку.

Национальный конкурс красоты. Фуршет. Мисски полнят зал вперемешку с бомондом. Гул, звон, по полу тянутся кабели от осветительных приборов, то здесь, то там снуют мальчики с камерами на плечах и девочки с микрофонами, большими и черными, как адское «эскимо».

Стареющий актер обнимает за талии сразу четырех миссок. Останавливаюсь посмотреть — и все равно не понимаю, как ему это удается.

Хожу и тусуюсь. Меня иногда узнают. Представляют друг другу: это та самая, программа «Щели», помните?