Сергей Волков - Пастыри. Черные бабочки

– Не надо! – закричал он, вырываясь, – ну, пожалуйста! Я... Я заплачу за стекло...

– Конечно, заплатишь, урод! – продолжая экзекуцию, рыкнул толстохарий – Куда ты на хер денешься с подводной лодки...

– Отпусти, – сказал кто-то бесцветным, спокойным голосом.

– Чи-во?! – мужик остановил занесенную для очередного удара руку и обернулся, – тебе че надо, э?

Антошка, воспользовавшись моментом, рванулся и, проскребя спиной по гофрированному металлическому листу, освободился от цепкой хватки толстохарего. Но в последний момент тот ударил убегающего мальчика ногой, и Антон, вскрикнув от резкой боли в боку, упал в грязь. Защитника своего он рассмотреть не успел. Сквозь шум в ушах до него донеслось:

– Маленьких обижать нехорошо!

– Да пошел ты на хер! Этот урод мне окно выбил...

– Маленьких обижать нехорошо! – как заведенный, вновь повторил Антошкин заступник, а вслед за этим раздался странный звук – словно толстохарий пытался что-то сказать на французском языке, но у него получилось лишь грассирующее «р».

Привстав на локте, Антон огляделся. Его обидчик, раскинув руки, кулем валялся возле соседней «ракушки». Надетая на нем куртка от спортивного костюма задралась, обнажая рыхлый белесый живот с редкими черными волосками.

Над ним возвышался коренастый, а то и толстоватый невысокий мужичок, внимательно всматривающийся в поверженного противника. Неожиданно в сыром воздухе мелькнула и тут же пропала черная бабочка.

Антон сморгнул, сел, охнув от боли в боку, и мужичок повернулся к нему. Бабье лицо его отнюдь не походило на лицо героя и защитника обиженных. Скорее наоборот, такие лица бывают у трусов и слюнтяев.

– Сп... спасибо, – запинаясь, прошептал Антошка, с трудом вставая на ноги.

– Пойдем со мной, – мазнув по Антону холодным взглядом, все тем же бесцветным голосом произнес спаситель. – Не обижу. Зовут меня Темный Мастер...

И не дожидаясь ответа, двинулся прочь. Антошка опасливо обогнул по-прежнему лежавшего без движений толстохарего и послушной трусцой засеменил следом...

Из он-лайн дневника Мити Филиппова 7 марта

Завтра Международный женский день. Т. называет его «дискриминационным праздником». Наверное, он прав – ведь Международного мужского дня нет, и никому в голову не приходит его придумать!

Цитата дня: «Что невыразимо в словах – неистощимо в действии».

Клевая фразочка!:] Это из чаньских изречений.

Да, чуть не забыл! Я выяснил, что такое глум! Это такое движение молодежи, слушающей мрачную музыку, одевающейся во все черное и... и вообще в и-нете полно глумских сайтов.

Изучая черный цвет и его влияние на людей, неожиданно обнаружил у себя под самым носом настоящего глума. Это мой одноклассник А. Он – типичный одиночка, ни с кем не дружит. Учится на тройки. Носит всегда черное, а на шее у него висит египетский крестик-анк. На переменах А. все время слушает свой плейер или уходит куда-то. Глумы, я читал, принимают наркотики. Неужели А. – тоже???

Начало марта в Иркутске – самое грустное время года. До дружной, но всегда запаздывающей сибирской весны еще далеко. Свистит ветер. С тусклых, низких, каких-то инопланетных небес падает, падает, падает на серый город колючий снежок.

Сугробы вдоль улиц покрыты темным налетом угольной пыли. Кочегарки – спасение и проклятие Иркутска. В конце проклятых восьмидесятых годов городские власти приняли решение полностью перевести отопление всех районов города на газ, но красный шар Советского Союза оглушительно лопнул, и все осталось как есть. В городе есть тепло, но мало воздуха. Впрочем, когда приходится выбирать между экологией и жизнью, выбор очевиден.

...Елена Петровна Севостьянова, врач-педиатр со стажем, быстрым шагом вошла в вестибюль детской поликлиники, где работала уже почти двадцать лет, на ходу снимая старенькую собачью шубу.

Оставив одежду в гардеробе, она, тяжело дыша, взбежала по лестнице на второй этаж и, стараясь не смотреть на лица сидевших в очереди, заскочила в кабинет.

Елена Петровна опоздала на прием первый раз в жизни. Медсестра с необычным именем Серафима удивленно вскинула голову, всплеснула полными руками:

– Ой, Леночка Петровна! А я уж думала – заболела ты, не придешь! Что-то случилось?

Севостьянова только отмахнулась, быстро натянула халат, вытащила из ящика стола стетоскоп и кивнула – давай!

Пожав плечами, Серафима открыла дверь в коридор и механическим голосом произнесла ритуальную фразу:

– Заходите, пожалуйста!

В кабинет заглянула суровая мамаша, за руку втащила пятилетнего ушастого отпрыска со шкодливыми глазами.

– Здравствуйте, доктор! У нас вот... кашель, сопли. Нам бы справку для садика.

И завертелось колесико обычного, ничем не примечательного, еще одного в череде тоскливых буден дня...

...Словно во сне, Елена Петровна отработала свою смену. После приема они с Серафимой обычно пили чай, слушали радио и болтали о том о сем. У медсестры личная жизнь не сложилась, и дома ее никто, кроме ворчливой вечно болеющей мамы, не ждал.

Севостьяновой повезло чуть больше – муж у нее имелся. Правда, они уже давно общались лишь короткими фразами типа: «Мусор вынести?», «Помой, пожалуйста, за собой посуду!», «Будильник поставила?», и так далее.

Нет, когда-то, в другой, светлой и веселой жизни, все у Елены Петровны было по-другому. Дочь, хохотушка и мечтательница Наташа, озаряла собой ту навечно исчезнувшую жизнь, как электрическая лампочка освещает темную комнату.

А потом Наташа пропала. Отправляя девочку в пионерский лагерь, мать сердцем чувствовала – случится что-то страшное. Но муж тогда ласково погладил Елену Петровну по плечу и сказал: «Ну что ты, Ленка! Миллионы детей в лагеря ездят. Да и не в первый раз, в прошлом году вон как хорошо она отдохнула!»

«Пока, мама! Пока, папа!» – задорно крикнула из окошка отъезжающего автобуса улыбающаяся Наташка, помахала рукой и... И все. Больше они ее никогда не видели...

Вместе с их Наташей пропали, исчезли, испарились еще шестеро ребят из третьего отряда. Детей искали. Искали долго, до зимних холодов. А потом Севостьяновым выдали пахнущую клеем и пылью справку, где среди прочего чернели на желтоватой бумаге страшные слова: «...ваша дочь, Севостьянова Н. С., 1976 г. р., пропала без вести...»

Свет погас. Стало темно. В этой наступившей темноте Елена Петровна больше не видела мужа. Простить ему то, что он сумел уговорить ее тогда, не дал пойти на поводу у чуткого материнского сердца, она так и не смогла, хотя понимала – ничьей вины тут нет. Просто – судьба...

Нет, конечно, черное отчаяние навалилось не сразу, не вдруг. Она, как всякая русская женщина, еще очень долго, год или даже два, верила, что ее Наташенька, ее кровиночка, найдется, вернется.