Берен Белгарион - Тени сумерек

— Да, звучит получше, чем чары. Ну, а седьмой и последний?

— Есть вещества, что расширяются при нагревании. Если запаять котел и поставить его на огонь, то пар разорвет котел и куски разбросает в разные стороны. Однако если в котле при этом сделать маленькую дырку, а сам котел будет легким, то его швырнет в сторону, противную той, куда ударит струя пара. Если бы найти вещество, которое расширялось бы еще быстрее, чем вода, но сделать так, чтобы оно расширялось не все сразу, а понемногу, высвобождаясь как бы выдохами…

— Проще отрастить себе перья и полые кости, — Лауральдо заложил руки за голову и вытянулся на траве.

— Не нужно насмешек, доблестный рохир! — вступился за Менельдура Берен. — Первый, второй и шестой способы показались мне вполне осуществимыми. К какому же из них ты прибегнешь, когда мы закончим со своим делом?

— Не знаю, — Менельдур пожал плечами. — Наверное, к восьмому…

— Восьмому? — изумился Берен. — Каков же он?

— Только тело нуждается в чем-то, что оторвало бы его от земли, — хрустальным голосом сказал эльф. — Fea невесома и бесплотна. Когда тело мое погибнет, она воспарит в заоблачный предел и сама собою поплывет на Запад, чтобы найти покой в чертогах Мандоса.

— Мне не нравится этот способ, о нолдо с крылатым сердцем, — покачал головой Берен. — Остановись лучше на любом из первых семи.

Эльфы проснулись раньше и, проснувшись, растворились в рассветной золотистой мгле. Лютня, заботливо уложенная в чехол, была подсунута под руку Гили, а нераспитый мех яблочного вина — Берену. Кони паслись неподалеку, в гриву Лаэроса был вплетен бубенчик — и больше ничего не говорило о том, что вечером и ночью здесь эльфы праздновали встречу.

Отзвук последней песни, кажется, до сих пор блуждал в утреннем тумане. Тревожить его словом ли, громким ли топотом копыт — не хотелось. Поэтому они ехали молча. Берен все время вертел что-то в ладони, Гили только под самый конец пути разобрал что: погасший, умерший шарик-светильник.

По утреннему холоду лезть в воду они не стали, отъехали вниз по течению почти на лигу, где был в запруженном, заболоченном месте брод — коням по брюхо. Берен храбро направил свою Митринор скачком с довольно высокого берега, и туча грязных брызг, поднятых кобылой, заляпала его красивую чистую рубаху. На что он по своему обыкновению не обратил ни малейшего внимания.

Разведчики вернулись на четвертый день.

Берен знал о них, как и о приезде Финрода — заранее, каким-то одному ему ведомым способом. Кое-кто замечал серебристое свечение ночью из-под занавески, а утром Берен выходил к людям бледноватый и немного вялый. Оттого пошли разговоры, что князь вызывает к себе в спальный закуток луну, и она рассказывает ему все, что видела, обходя дозором небо, он же платит ей за это своей кровью, оттого и бледен по утрам.

Тем утром, когда он проведал о возвращении разведчиков, он тоже был бледен — но возбужден. Велел Гвайрской тридесятке седлать коней, Гили тоже приказал в седло — и повел отряд на северо-восток.

Разведчика они встретили, когда солнце поднялось на всю осеннюю высоту и начало крепко припекать, вышибая пот. Они были в поту, а разведчика знобило и шатало, и все подивились мудрости князя: не прикажи он поднять отряд, разведчик мог бы и не дойти.

…Звали его Аван, и был он из рода Дреганов, лучших охотников и следопытов Дортониона, исходивших горы вдоль и поперек и чувствовавших себя за линией вечных снегов так же легко и свободно, как у родного очага. Однако и ему эта разведка далась нелегко: одежда висела на нем мешком, лицо обгорело и облезало клочьями, и на ногах он держался с трудом.

Один из Драконов посадил его на своего коня и привязал к себе дирголом. По дороге к кошам Аван потерял сознание.

Придя в себя на постели, напившись мясного отвара, Аван рассказал самое главное: Анах плотно стерегут орки и волки. Нахар — тоже. Второго из их тройки, Дирмада, убил волколак, третий, Садор, погиб уже в горах: они уходили через Тийлирскую седловину, через снега — и Садор, ослепнув от белого блеска, сорвался в пропасть.

Рассказав это, Аван снова провалился в сон — и спал два дня и две ночи без просыпа.

На вторую из этих ночей Гили снова заметил серебристое свечение из-под занавеси.

А утром Берен ушел охотиться один.

Солнце грело уже по-осеннему: припекали лучи, а воздух оставался холодным. От лагеря они отъехали довольно далеко. С первой встречи Финрод так ничего и не сказал о Бретильских Драконах, а Берен не спрашивал, пока терпение не лопнуло.

— Ну так что же, гсударь? — сказал он. — Как тебе мои ребята? Ты знаешь, сколько орочьих банд мы уничтожили? И скольких человек при этом потеряли?

— Девять отрядов разной численности, — ответил Финрод. — Потеряв четыре человека. За лето ты сделал из этих мальчиков настоящее войско, Берен. Они умеют биться и не знают страха, потому что еще не ведали поражений. Мое золото не пропало зря, ты доказал, что за зиму Хурин и Фингон успеют подготовить несколько таких отрядов… Маэдрос доволен… Это хорошо…

Берен остановился, зацепив ногой и подняв в воздух ворох палой листвы.

— И все? Нет, король мой, я не ждал, что ты придешь в восторг — но, честное слово, ты говоришь сейчас таким тоном, словно я, самое меньшее, пропил твое золото. Что случилось? Где я не прав? Где не прав князь Маэдрос?

— Олень, — Финрод показал глазами на подлесок.

Берен увидел его — красивый широкогрудый бычок, ветвистые рога. Оба — и человек, и эльф — плавно натянули луки. Олень, уже знакомый с этим движением, развернулся прыжком и кинулся в кусты — стрелы сорвались одновременно, судорожный бросок и короткий рев зверя показали, что самое меньшее одна попала в цель. Финрод и Берен побежали по кровавому следу.

Олень был ранен тяжело и не прошел даже тысячи шагов. На холме среди молодых осинок он упал — и теперь умирал, глядя на охотников без гнева и без мольбы, с одной болью. Стрела Берена вошла ему в плечо, стрела Финрода — в печень, а значит, добить животное должен был эльф, и трофей принадлежал ему.

Вырубив слегу и привязав на нее тушу, они пошли к ближайшему ручью, неся оленя на плечах.

— Я знаю, — горько улыбнулся Берен, сощурившись на солнце. — Ты не веришь в военную победу. Ну, может быть, считаешь, что на этот раз мы отобьемся, но не веришь, что мы сможем взять Ангбанд. Так?

Финрод на миг повернул голову.

— Даже в годы нашей силы, — сказал он, — после Дагор Аглареб, во время осады — мы не могли разбить ворота крепости Моргота. Маэдрос верит, что на этот раз получится… Что ж, лучше такая вера, чем никакой. Но проигравшая сторона неизбежно потеряет все.