Марк Хелприн - Зимняя сказка

Этой ночью в «Сан» не спали. Город же стал постепенно оживать.

Весной в Нью-Йорке ветрено и сыро. Обманчивое тепло в любой момент может смениться дождем со снегом. Это самая трудная пора для бездомных, страдающих и от проливных дождей и от буйных ветров. После отчаянных зимних битв, когда неудачный выбор позиции уже через час может обернуться неминуемой гибелью, перспектива медленного умирания в ту пору, когда вокруг все только начинает зеленеть, представляется столь же мрачной, как и гибель в последний день войны. У людей, живущих на улицах, так же как и у школьников, каникулы начинаются только в июне.

До этого самого времени Питеру Лейку было некогда раздумывать о том, что же с ним могло произойти. Он выписался из госпиталя зимой и потому был озабочен единственно собственным выживанием. В течение нескольких месяцев он жил в туннелях подземки и спал на трубах теплотрасс рядом с людьми, с которыми он ни разу не перемолвился ни словом. Так же как и они, он боялся попасть под колеса поезда или стать жертвой огромных, размером с собаку, крыс или злобных лунатиков. Если ему не удавалось заработать на кусок хлеба мытьем посуды или выклянчить миску с благотворительным супом в палатке возле какого-нибудь религиозного заведения, он начинал рыться в мусорных бачках или жарил на костре голубей, хотя и знал, что есть их небезопасно. В иные дни благотворительные фонды давали таким как он возможность помыться под душем, отведать бульона из индейки и поспать на настоящей кровати.

Вероятно, он мог бы найти и какую-то работу, но у него попросту не было на это времени. Он был занят поисками самого себя и дал себе слово не устраиваться на работу до той поры, пока поиски эти не увенчаются успехом.

К концу мая или к началу июня напряжение спало настолько, что он мог свободно бродить по городу в поисках знакомых мест. Почти весь город оделся в стекло и в сталь, отчего здания стали походить на блестящие гробы. Окна домов никогда не открывались, у некоторых же зданий окон не было вообще. Улицы с этими необычайно высокими и тяжеловесными зданиями казались ему темными лабиринтами. Они обретали хоть какую-то привлекательность лишь по ночам (да и то при взгляде со стороны), когда их фасады были залиты светом огромных прожекторов. Как бы ни подавляли Питера Лейка размеры и формы новых строений, он тем не менее сумел отыскать несколько святынь (одна из которых действительно являлась храмом), казавшихся ему последними цитаделями истины, к которым он возвращался снова и снова подобно молнии, раз за разом ударяющей в вершину стальной мачты громоотвода.

Первым из этих мест стал Морской собор с огромными синими, словно морская волна, стеклами. Он приходил сюда для того, чтобы полюбоваться моделями судов, которые неведомо почему казались ему трогательными и исполненными столь же глубокого смысла, как и их огромные прообразы.

Вторым таким местом стала аллейка возле ресторана Петипа, из которого выбежала маленькая девочка, уснувшая у него на руках. Он приходил сюда едва ли не каждый день, надеясь вновь увидеть тех же людей. Он брался руками за прутья знакомой витой ограды и закрывал глаза в надежде, что в следующее мгновение этот бесконечный сон закончится, он очнется и вспомнит о том, что владеет магазином одежды или, скажем, работает железнодорожным диспетчером, юристом или страховым агентом, уже не раз обедавшим у Петипа со своей женой и детьми. Как ему не хватало старых, потемневших от времени деревянных домиков, теплых печурок, уютных городских скверов, печальных гудков паромов и былых надежд на то, что мир со временем станет куда краше, шире и зеленее! Кто бы мог подумать, что он скроет свой истинный лик за удушливым стеклом и металлом? Питер Лейк хотел только одного: вернуться в свое время.

Знакомые строения и улицы были для него чем-то вроде альпийских придорожных часовен. Он останавливался перед заколоченными, никому не нужными дверьми, старыми кладбищами, выглядывающими из-за громад зданий (он был единственным человеком, обращавшим на них внимание), укромными садиками, изысканными фасадами старинных зданий и узкими улочками, в которых могли таиться тени былого.

Последним и, вероятно, лучшим из этих памятных мест являлся старый многоквартирный дом, стоявший на Файв-Пойнтс. Уважающие себя образованные и восприимчивые представители среднего класса вряд ли смогли бы описать его лестницы, коридоры и комнаты, поскольку ни один из образованных, уважающих себя представителей среднего класса не вышел бы из этих трущоб живым. Люди, жившие в этом районе, завидовали крысам. Здесь никогда не было ни света, ни тепла, ни воды, зато за каждым углом прятался безумец с ножом в руке.

В один прекрасный день Питер Лейк вошел в один из подъездов этого дома, поднялся по лестнице на верхний этаж и, открыв расшатанную дверь, вышел на крышу. После этого он приходил сюда не раз и не два, силясь понять, чем же его так привлекало это место. Он ходил по крыше, разглядывая жаровые трубы, которые, судя по их виду, не использовались уже не один десяток лет. Ну а как же сами камины? Они были заложены кирпичом за семьдесят пять лет до этого, отчего скреплявший их известковый раствор стал больше походить на обычный песок. Он заглянул в глубокий темный дымоход и неожиданно вспомнил сладковатый запах горящих в печи сосновых дров. Питер Лейк обнял трубу и окинул взглядом округу. В свое время здесь было куда больше деревьев и пустырей. На Морнингсайд-Хайтс находилась ферма, Центральный парк казался самым что ни на есть настоящим лесом, рядом с которым стояли деревянные дома с просторными комнатами и высокими крышами, двери которых можно было не запирать (Питер Лейк напрочь забыл о своем воровском промысле, но сохранил свою былую честность). Отовсюду пахло сосновыми дровами, а снег всю зиму оставался белым…

Несмотря ни на что, даже сейчас его жизнь была исполнена куда большего достоинства, чем жизнь большинства добропорядочных и благополучных граждан. Отчаяние может испытывать лишь тот, кому есть что терять. Улицы Нью-Йорка и палаты известных заведений полнились забытыми всеми людьми, в лучах былой славы которых Александр Великий казался бы жалким клерком. В отличие от обычных горожан не терявший бодрости духа Питер Лейк порой скакал по улицам подобно Щелкунчику. Никто не обращал на это внимания. Все привыкли к тому, что бродяги нередко начинали танцевать, петь или возглашать обретенные ими великие истины, которые казались всем отъявленной чушью и в большинстве случаев таковою и являлись. Однако порой им удавалось найти чистое золото. Сказанное относилось и к Питеру Лейку.