Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – маркиз

Когда я поспешно удалялся, граф Гаррос сказал громко:

– Вот каковы они, невежды! Перед ним прекраснейшая из всех женщин, а он на что пошел смотреть?

Я ухмыльнулся, представляя, как лорд Водемон морщит лоб, стараясь запомнить для своей классификации те перлы, что я выдал.

Во дворе знойное солнце тут же окатило лицо щекочущим теплом, дружеским и дающим силы. Слуги наперебой бегут со скамеечками в руках к подъезжающим экипажам, из карет появляются вельможи, матроны с дочками, молодые женщины с сопровождающими, уже с утра скучающими повесами…

По двору прогуливаются трое разодетых щеголей, шляпы прямо мексиканские, да еще с длинными пышными перьями, красно-сине-зеленая одежда в бантах, застежках, фижмах и рюшечках. Этого достаточно, чтобы с чувством полнейшего превосходства громко хохотать над теми, у кого перья короче или рюшечки не такие кокетливые.

Я молча озлился, глядя, как сплевывают под ноги выходящим из карет и оглядывают их, словно животных на пастбище. Перед некоторыми, однако, прогибаются и метут шляпами пол, на других смотрят свысока, как на роющихся в загоне свиней, у третьих вообще стараются встать на пути, чтобы их обходили пугливо и униженно.

Они все разом, словно трое в одном теле, оглядели меня с головы до ног. Поморщились дружно, словно вместо розы нюхнули коровью лепешку.

Один из них гаркнул громко:

– Э-э-э… маркиз!

Оклик бесцеремонный, его друзья тут же оскорбительно захохотали, подчеркивают для тупых, что меня разве что по морде не ударили, вот такие они крутые.

Я обернулся с вежливой улыбкой.

– К вашим услугам.

Он приблизился не спеша. Друзья, посмеиваясь, остались на месте. Этот, заставляя меня ждать, снова с той же оскорбительной медлительностью оглядел уже с ног до головы, будто оценивал, за сколько купить.

– А какие услуги вы оказываете?

– Могу в рыло дать, – предложил я любезно.

Он опешил.

– Что? Это как?

– Вот так, – объяснил я охотно.

От удара в лицо он отлетел на пару шагов, грохнулся на спину и некоторое время лежал, раскинув руки. Из сломанного носа кровь живописно брызнула ярко-красными струями на лицо и подбородок. Щеголь сообразил, что вся кровь на нем – его кровь, подхватился и с диким поросячьим визгом ринулся в дом.

Я посмотрел на его приятелей с полнейшим непониманием на моем простом медвежачьем лице.

– Что это с ним?.. Только начали учтивую беседу.

Они смотрели на меня с застывшими бледными улыбками. Один проговорил наконец, мне показалось, что его трясет:

– Маркиз… что вы… делаете…

– А что? – спросил я удивленно.

– Но вы же… из благородного сословия?

– Ну да, – ответил я и утер нос рукавом, – а че?

Он ахнул.

– Однако же для благородных людей существует благородное оружие…

Второй добавил с растущим возмущением в голосе:

– А вы… как какой-то пьяный мужик…

– А, – протянул я, – вот вы о чем! Все верно, но с одной крохотной поправкой. Не как пьяный мужик, а как пьяного мужика. Неужели вы своего конюха тычете шпагой?..

– Но он не пьяный конюх!

– Правда? – спросил я с удивлением. – А мне показалось, что именно пьяный конюх… нарядившийся в костюм своего господина.

Они смотрели на меня гневно, первый начал грозно шевелить усами, а второй проговорил угрожающе:

– Маркиз, мне кажется, вы стараетесь нас оскорбить…

Я развел руками.

– Не будем тянуть, друзья. Вы хотите проверить, что из себя представляет новичок? Вы не первые. Ваш дружок, кстати, уже проверил. По-своему. Вы тоже сейчас узнаете. Хотите?

Они переглянулись. Я блефую, крупно блефую, а блефовать научились задолго до изобретения игры в покер. С другой стороны, важно, как блефуют, и я весь играю звериной силой, смотрю хищно, выказываю всем видом, что вот прямо щас покромсаю их на куски и пройдусь сапогами по их окровавленному мясу, потому что и сам зверь, каких поискать, и весь напичкан защитными амулетами.

Щеголи снова переглянулись, первый перестал шевелить усами, а второй проговорил несколько другим тоном:

– Маркиз, мы не хотим с вами мериться умением обращаться с оружием.

Усач поспешно добавил:

– По крайней мере, по такому пустяку. Но вы же сами понимаете, что с таким поведением навлечете на себя немилость света!

– Поведение адекватное, – заверил я, хотя внутри протестующе квакнуло, мол, дурак, они правы, – а перед светом я постараюсь себя реабилитировать. Мое почтение, господа!

Я коротко поклонился и, повернувшись спиной, пошел в здание.

О том, что я поступил неблагородно, стало известно всему двору герцога уже через пару минут. Все судачили, как я низко пал, а я уединился в своей комнате и раздумывал, что вообще-то это разделение на благородных и неблагородных не такое уж и ненужное, а существует для того, чтобы не дать благородным опускаться до простолюдина. Это постоянно усложняющийся кодекс поведения того, что человек должен делать и чему должен соответствовать.

Даже это вот бесцельное пребывание дворян при дворе – и то служит благой цели: потереться среди более знатных, знающих, умеющих – самому стать лучше. Ведь куда проще феодалу просто существовать в своем замке среди крепостных, наслаждаясь полной властью, ничему не обучаясь, ни в какие рамки себя не загоняя. И никто не скажет ему в селе среди простолюдинов, что у него вечно расстегнута ширинка. Хотя бы потому, что у самих так же.

А здесь даже криво завязанный бант на обшлаге способен уронить репутацию. Над этой дуростью можно бы погыгыкать вволю, наслаждаясь своей умностью и превосходством, если бы я не знавал страну, где точно так же криво завязанный галстук способен вызвать насмешки, а плохо начищенные туфли даже умнику не позволят занять при отборе на работу более высокое место.

И не надо ха-ха, все не зря: человек, способный в мелочах регламентировать свою одежду, поведение и слова, сможет и работать так же точно, безошибочно и без неряшливости. Так что эти требования – быть дворянином во всем и не допускать жестов, опускающих до черни, – не так уж и нелепы.

Я оглядел себя в зеркале, оно добросовестно отразило мою маску, а иначе не бывает, все зеркала отражают именно маски, расправил плечи, сделал лицо надменно-доброжелательным и покинул покои.

По главному залу прогуливаются повесы в составе старого козла, не слышал его имени, Эйсейбио, Гарроса, Водемона и прочих, а леди Элизабет водит их, как гусей, улыбаясь и щебеча, щебеча, щебеча. Я пытался проскользнуть незамеченным, но Эйсейбио заорал, махая рукой, я натянул на морду счастливую улыбку и подошел, отвешивая поклоны.

На меня посмотрели настороженно, но я старался выглядеть овечкой, и лорд Водемон, кивнув в ответ на мое приветствие, продолжал: -…леди Элизабет, этому вашему портретисту, как и прочим, суждено полное забвение. Они никогда не передают того, что видят. Передают то, что видит публика, а публика не видит ровным счетом ничего. С тем же успехом могу вас рисовать я, если согласитесь позировать… более откровенно.