Евгений Лукин - Благие намерения

Перстков отшатнулся, но тут в соседнем домике, который, честно говоря, и на домик-то не походил, забулькал электроорган и кто-то задушевно, по складам запел:

…са-лавь-и жи-вут на све-те и-и прасты-ые си-за-ри-и…

- Это у Федора! - вскричал Чуский.

Актер и поэт ворвались в жилище художника. Оно было пусто и почти не искажено. Неубранная постель, скомканные простыни из гипса, в подушке - глубокий подробный оттиск круглой сидоровской физиономии с открытыми глазами.

На перекошенном столе стояла прозрачная запаянная банка, в которой неприятно шевелились какие-то фосфоресцирующие клешни.

- …Как пре-кра-аа-сен этот ми-ир, па-сма-три-и… - глумилась банка. Судя по всему, это и был тразистор.

- Передачи… - со слезами на глазах шепнул Перстков. - Передачи продолжаются… Значит, в городе все по-прежнему…

- Или кассеты крутятся, а операторы поразбежались, - негромко добавил Григорий.

- Мы передавали эстрадные песни, - сообщила банка голосом Вали Потапова, диктора местного радио, и замолчала. Опять, видно, что-то там внутри расконтачилось…

Николай зачем-то перевернул лежащий на столе кусок картона.

На картоне был изображен человек с двумя профилями.

- Это он меня вчера, - пояснил Григорий, увидев рисунок.

- И портрет тоже… - с тоской проговорил Николай.

- А что портрет? - не понял Чуский.

- Портрет, говорю, тоже изменился…

Актер отобрал у поэта картон, всмотрелся.

- Да нет, - с досадой бросил он. - Портрет как раз не изменился.

- Он что, и раньше такой был?

Они уставились друг на друга. Затем Чуский стремительно шагнул к задрапированной картине в углу и сорвал простынку.

У Персткова вырвался нечленораздельный вскрик. На холсте над распластанным коттеджем N_8 розовел скворечник, похожий на витую раковину.

И Николай вспомнил: на городской выставке молодых художников - вот где он видел уже и произрастающие в изобилии глаза, и развертки домов, и лиловые асимметричные лица на портретах… Мир изменился по Сидорову? Что за чушь!

- Не понимаю… - слабо проговорил Чуский. - Да что он, Господь Бог, черт его дери?..

- Записка, Гриша! - закричал Перстков. - Смотри, записка!

Они осторожно вытянули из-под банки с фосфоресцирующими клешнями белоснежный обрезок ватмана, на котором фломастером было начертано: "Гриша! Я на пленэре. Если проснешься и будешь меня искать, ищи за территорией".

Ниже привольно раскинулась иероглифически сложная подпись Федора Сидорова.

Штакетник выродился в плетень и оборвался в полутора метрах от воды. Поэт и актер спрыгнули на лиловый бережок и выбрались за территорию турбазы.

Взбежав на первый пригорок, Чуский оглянулся. Из обмелевшего пруда пыталась вылезти на песок маленькая трехголовая рептилия.

- Ну конечно, Федька, с-сукин сын! - взревел актер, выбросив массивную длань в сторону озера. - Авангардист доморощенный! Его манера… - Он еще раз посмотрел на беспомощно барахтающуюся рептилию и ворчливо заметил: - А ящерицу он у Босха спер…

Честно говоря, Персткова ни в малейшей степени не занимало, кто там что у кого спер - Сидоров у какого-то Босха или Босх у Сидорова. Несомненно, они приближались к эпицентру. Окрестность обновлялась с каждым шагом, пейзажи так и листались. Вскоре путники почувствовали головокружение, вынуждены были замедлить шаг, а затем и вовсе остановиться.

- Может, вернемся? - сипло спросил Николай. - Заблудимся ведь…

- Я тебе вернусь! - пригрозил Чуский, темнея на глазах. - Ты у меня заблудишься! Ну-ка!..

И они пошли напролом. Мир словно взбурлил: линии прыгали, краски вспыхивали и меркли, предметы гримасничали. Перстков не выдержал и зажмурился. Шагов пять Григорий тащил его за руку, потом бросил. Николай открыл глаза. Пейзаж был устойчив. Они находились в эпицентре.

Посреди идиллической, в меру искаженной полянки за мольбертом стоял вполне узнаваемый Федор Сидоров. Хищное пронзительное око художника стремилось то к изображаемому объекту, то к холсту, увлекая за собой скулу и надбровье. Другое - голубенькое, наивное - было едва намечено и как бы необязательно.

Поражала также рука, держащая кисть, - сухая, мощная, похожая на крепкий старый корень.

В остальном же Федор почти не изменился, разве что полнота его слегка увеличилась, а рост слегка уменьшился. Пожалуй, это было эффектно: нечто мягкое, округлое, из чего грубо и властно проросли Рука и Глаз.

Сидоров вдохновенно переносил на холст часть тропинки, скрупулезно заменяя камушки глазами и не замечая даже, что в траве и впрямь рассыпаны не камушки, а глаза и что сам он, наверное, впервые в жизни не творит, но рабски копирует натуру.

Актер и поэт подошли, храня угрожающее молчание. Федор - весь в работе - рассеянно глянул на них.

- Привет, мужики! Меня ищете?

- Тебя! - многообещающе пробасил Григорий.

Художник удивился, опустил кисть и уставился на соседей по турбазе. Пауза тянулась и тянулась. Линзообразно поблескивающее синее око Федора отражало то сдвоенный профиль Чуского, то зоб Персткова.

- Мужики! - обретя дар речи, проговорил художник. - Что это с вами?

- Он спрашивает! - загремел Григорий, но Федор уже ничего не слышал. Незначительный левый глаз его увеличился до размеров правого. Художник завороженно оглядывался: розовый березняк, тысячеокий, словно Аргус, кустарник, черное небо над светлым прудом…

- Не прикидывайся! - закричал Перстков. - Твоя работа, твоя!

Рука с кисточкой, взмыв на уровень синего ока, заслонила сначала верхнюю часть лица Персткова, затем нижнюю.

- Ай, как найдено!.. - еле слышно выдохнул художник. - Характер-то как схвачен, а?.. Гриша, ты не поверишь, но я его видел именно так!

- Так?! - страшно вскрикнул Перстков, тыча себя пальцем в кадык. - Вот так, да?!

Он угодил в яремную ямку и закашлялся.

Григорий, не тратя больше слов, двинулся на Федора, и тонкое чутье художника подсказало тому, что сейчас его будут бить.

- Мужики, вы сошли с ума! - вскричал он, прячась за мольберт. - Вы что же, думаете, что это я? Что мне такое под силу?

Григорий остановился. Стало слышно, как Перстков сипит: "…плевать мне, как ты там меня видел!.. Мне главное, чтобы другие меня так не видели!.."

Григорий задумался. Они стояли на поляне, подобной огромному солнечному зайчику, над ними прозрачно зеленел зенит, а с тропинки на них с интересом смотрел праздно лежащий глаз, из-за обилия ресниц похожий на ежика.

Так что был резон в словах Сидорова, был.

- Хотя… - ошеломленно сказал художник. - Почему, собственно, не под силу?

- Ты что сделал с миром, шизофреник? - просипел Перстков, держась за горло.

Синее око Федора мистически вспыхнуло.

- Мужики, - сказал он. - Есть гипотеза.

И далее - с трепетом:

- Что, если видение мира - условность? А, мужики? Простая условность! Принято видеть мир таким и только таким. Принято, понимаете? Но художник… Художник все видит по-своему! И он влияет на людское восприятие своими картинами. Мало-помалу, капля по капле…