Майкл Ши - Восьмая нога бога

– Разумеется, Ниффт, мы будем рады снова увидеть тебя, – просиял Паанджа Пандагон. Фурстен Младший поклонился, как и подобает воспитанному человеку, однако взгляд его был куда более сдержанным. Первосвященник протянул мне крохотный лепесток пергамента. – Возьми мою карточку… если ты пойдешь с ней к Вескитту и Фоббу, в элегантную гостиницу недалеко от Биржевой улицы, тебя примут и обслужат как моего гостя.

Рукопожатие Хранителя было твердым, но вежливым. Недоверие все еще проглядывало в его взгляде, хотя уверенности, что меня есть в чем подозревать, поубавилось.

Короче, я отправился восвояси, довольный новым знакомством, чувствуя, что положил хорошее начало своему предприятию. Время близилось к полудню. Пора идти к Вескитту и Фоббу, принять ванну и пообедать, а завтра посетить с ознакомительным визитом близлежащую монастию, прославленную архитектуру которой мне не терпелось увидеть.

Все еще размышляя о любопытном происшествии в храме А-Рака, я возвращалась на набережную к своей команде, то и дело отклоняясь от маршрута, которым вел меня Плект. Не знаю, что я ожидала увидеть, вглядываясь в лица прохожих, – скорее всего, какие-нибудь знаки отвращения и беспокойства сродни тем, что мучили меня. И как они ухитряются с таким безразличием ступать по земле, зная, что где-то под их ногами бродят ужасный бог и его многочисленные детища? Тогда я наивно полагала, что прохожие или лавочники, когда их никто не видит, поеживаются от омерзения, и надеялась подслушать, как двое-трое друзей шепотом, опасливо озираясь, делятся заговорщическими мыслями.

Но ни тени беспокойства не заметила я на лицах. Что ж, говорят, даже в городах, расположенных у самого входа в мир демонов, люди беззаботно живут своей жизнью. Во всяком случае, мой собственный долг ясен: соблюдать беспристрастность нунции. Укрепившись в этом решении, я вернулась на набережную против Морского Музея.

Погонщики с тележкой были на месте, а вот Оломбо скрылся. Бантрил, немного более разговорчивый, чем Шинн, сообщил:

– Вдова увела его в ту сторону, велела прийти с тобой.

И мы, волоча за собой тележку на высоких колесах, зашагали вниз по набережной, однако идти приходилось с оглядкой: здесь проскочишь между пустых фур, которые с грохотом несутся к причалу за новой партией груза; там уступишь дорогу паланкину какого-нибудь почтенного путешественника, с помпой направляющегося в Биржевой Ряд, чтобы увеличить свое и без того крупное состояние; тут сделаешь круг в обход шумной компании портовых грузчиков, которые, как всегда, устраиваются на отдых с таким расчетом, чтобы помешать наибольшему количеству прохожих; потом метнешься через поток увешанных корзинками и свертками горничных и домохозяек, возвращающихся с раннего утреннего базара.

– Опиши мне ее, нашу нанимательницу! – потребовала я у Бантрила, пока мы трусили по набережной. – Какая она?

– Маленькая. Под вуалью.

– Вуаль траурная?

– Черная вуаль, до земли.

Мы оказались в южной оконечности Гавани, на узкой длинной косе, где река встречается с утесами. Там кончается пристань и начинается захудалый, малолюдный район беспорядочно разбросанных торговых заведений, судя по всему, не особо преуспевающих: огороженные заборами бывшие лесные склады, куда давно уже сдают на хранение свое добро и корабельное имущество моряки между дальними рейсами; крохотные верфи, где разнообразные суденышки – ялы и ялики, баржи и шлюпки – скучают на приколе, дожидаясь случайного нанимателя; мелочные лавочки для моряков попроще, из тех, что не гнушаются покупать из вторых рук корабельные канаты и бочонки, престарелые галеты и солонину, ржавые цепи и такелаж, побывавший не в одном плавании; и, конечно же, крохотные забегаловки, где вам продадут полпинты пива с черствым соленым хлебцем в придачу, а каждая третья кружка грога идет за счет заведения.

Мои погонщики остановились у ворот корабельного двора. Сразу за ними начинался дощатый настил, вдоль которого покачивались на воде сдающиеся в аренду суда. Сами ворота оказались заперты, на них красовалось объявление:

За воротами, на дальнем конце причала, стоял Оломбо, а рядом с ним чрезвычайно малорослая дама в черной вуали до пят и тучный гигант в запачканной дегтем тунике – вышепоименованный Кламмок, как я догадалась.

Коротышка в черном, – вне всякого сомнения, это и была наша вдова, – проявляла все признаки сильнейшего возбуждения, заметные даже с большого расстояния. Обращаясь к хозяину корабельного двора, она то сворачивала, то разворачивала необъятных размеров черный носовой платок, который трепыхался у нее в руках, точно сигнальный флаг терпящего бедствие судна, да и беспрестанные колебания черной вуали, которая топорщилась и покрывалась складками на уровне рта, свидетельствовали о том, что наша нанимательница не то страстно молит, не то поносит тучною, неповоротливого Кламмока на чем свет стоит. Я закричала и махнула рукой раз, потом другой, пока наконец Оломбо не очнулся и не поспешил смущенно к воротам, чтобы впустить нас. Пока мы шагали по дощатому настилу, он шепнул:

– Шибко сердится вдова-то… Наш гроб уже здесь… вон на том плоту, что ли? Ни за что не хочет грузить его на тележку. Говорит, его обязательно надо отвезти вверх по реке на плоту, а дальше по дороге. А плот-то арендованный, похоже, на нем гроб прибыл от бальзамировщиков. Странно, почему нельзя было забальзамировать его здесь, в городе? Ну, ладно, короче, она хочет, чтобы этот Кламмок отдал ей плот сейчас, а заплатит она ему потом, похоже, с деньгами у нее туговато. Только ты с ней потише, Лаг, а то она опять заноет да завоет.

Улыбаясь, я подняла руку в приветственном жесте:

– Почтенная госпожа! Не беспокойся, дражайшая Пом…

– О небо! Нунция! О ужас! О, помоги мне! Спаси нас, найди выход из этого кошмарного тупика, поговори с ним, скажи ему, что только жестокий, черствый, невежественный человек станет так упираться из-за сущей ерунды.

Тут она всхлипнула, и голос ее прервался. Ее лицо – бледное расплывчатое пятно за вуалью – показалось мне мокрым от слез. Я закрыла рот и только кивала и бормотала сочувственно, пока вдова продолжала в том же духе, – по всей видимости, она принадлежала к той породе женщин, которые на любую неприятность отвечают взрывом слов, потоком слез, бурей чувств, короче, женщин, которых всегда кажется слишком много, пусть они столь же малы ростом, как наша клиентка, и даже чрезмерно терпкий запах ее духов – нелопиллия и лилориш – напомнил мне о тех слабонервных бестолковых дамочках, которым всю жизнь потакают мужья, не прислушиваясь, впрочем, особенно к их словам. Правда, наша дамочка благоухала как-то уж слишком сильно, у меня даже голова закружилась, пока я стояла с ней рядом.