Майкл Ши - Восьмая нога бога

До сих пор стоит перед глазами эта сочно-зеленая стена деревьев, стволы опутал вьюнок, цветов не счесть, а надо всем этим пчелы, медовые осы, шмели-жужжуны, стрекозы и еще какие-то мотыльки с крылышками, которые так и горят на свету, что твои цветные стекла. У меня от одних только цветов глаза разбежались, такие они были большие и яркие, не то, что у нас на холмах; тут тебе и лиловые колокольчики, и красно-золотые огненные колеса, и белые, как снег, лилии с целыми гроздьями малиновых тычинок. А воздух прямо огнем горел от разноцветных букашек – ну в точности крохотные ангелы вышли порезвиться, да так проворно перепархивали с цветка на цветок, что мне показалось, будто какой-то полог колышется над лесом.

И тут я увидала нескольких крупных черных шмелей – прежде-то я их и не замечала, так мельтешили перед глазами всякие крылатые козявки. А эти забились в листву, сразу и не разглядишь. И не порхали туда сюда, как другие, а словно висели в воздухе, так что мне сперва показалось, будто у них и крыльев нет вовсе. Тогда я стала приглядываться: шевелятся они или нет? Или это ветерок перебирает листики вокруг? До чего же любопытно, и как странно, что эти большие черные шмели неподвижно парят в воздухе, да еще и без крыльев!

Я уже совсем было собралась подойти поближе, как вдруг среди прошлогодней листвы, прямо под тем местом, где висели загадочные шмели, что-то едва слышно зашуршало. Целую минуту я вглядывалась в плотный полог ветвей, прежде чем нашла просвет и поняла, откуда идет шорох. Это была старая шавка: она лежала на боку и смотрела прямо на меня из своего укрытия. Сначала я подумала, что она, наверное, дремала, потом пошевелилась во сне, приоткрыла глаза, увидела, что я смотрю на нее, и проснулась окончательно. Но нет. Слишком уж она пристально на меня уставилась, того и гляди… ну точно, глаза вот-вот на лоб вылезут! А все потому, что… нет, так не бывает, и все же… ну да, она старится прямо у меня на глазах. Кожа натягивается все туже и туже, щеки опадают, сквозь них проступают бугорки зубов, губы превращаются в две полоски пересушенной на солнце кожи… И глаза, они тоже меняются, мутнеют, вот уже стали тусклыми, как воск, провалились, и только сморщенные бугорки, как засохшие плевки, торчат наружу…

Я все не могла взять в толк, как это шавка состарилась так быстро, и вдруг увидела: два длинных, черных, гладких не то клыка, не то жала впились в жилистую, как у мумии, шею шавки. Об этих штуках я и раньше слышала от Данаба, который пугал меня всякими страшными сказками.

Медленно я перевела глаза на гроздь неподвижных черных шмелей и поняла, что никакие это не шмели, а паучьи глаза. Все это время я разглядывала кормящегося бога-паука, а он разглядывал меня…

– В долине Петляющего Ручья красиво, правда?

Вопрос Мав прозвучал насмешливо и горько, но долина, что раскинулась по правую руку от нас, и впрямь была прекрасна. Солнце уже встало, и западный склон, как раз у нас под ногами, купался в его лучах, так что фермерские домики и другие постройки далеко внизу были видны как на ладони, а капли непросохшей росы на траве и кустах стреляли длинными золотыми искрами. Особую живописность пейзажу придавала гряда холмов: она не сбегала в долину пологими склонами, как это бывало прежде, а круто обрывалась у самых наших ног, будто ее ножом срезали. У подножия, саженях в двухстах от вершины, зияло ущелье, прорубленное, вероятно, в тот же миг возмущения земной коры, когда был воздвигнут и этот природный крепостной вал. Склоны ущелья покрывала обильная зелень, а значит, на дне бил родник или же по стенкам стекали ручьи, неся избыток воды со всей долины. Заросший непролазной чащобой овраг тянулся вдоль холмов, пока не сливался в некотором отдалении с лесом, через который прокладывал себе путь Петляющий Ручей.

Пока я привыкала к этому нехарактерному для Хагии пейзажу и пыталась разглядеть строения – большие и помельче – на противоположном берегу реки, Ниффт, о котором я совсем позабыла, тоже увидел что-то любопытное вдали, покинул свой пост во главе отряда, сошел с дороги и вскарабкался на гряду камней слева, – без сомнения, чтобы лучше рассмотреть то, что его так захватило. Там он не замедлил шаг (а что бы ему стоило!), но продолжал трусить вперед, пытаясь поймать двух зайцев разом: и служебный долг выполнить, и любопытство удовлетворить.

– Эй, Мав! – крикнул он сверху.– Что это такое, вон там, сразу за лесом? Восьмиугольный купол из серебристого камня… Уж не монастия ли?

Как это обычно случается, когда кого-то во всеуслышание призывают напрячь зрение, мы тут же все до единого машинально повернули головы туда, куда указывал палец копейщика. Должно быть, в то самое мгновение Ниффт и наступил на неустойчивый камень, который выскользнул из-под его ноги и, никем не замеченный, покатился с пригорка. Он упал на дорогу сразу за спинами Бантрила и Шинна, прямо под левое колесо нашей повозки, которую сильно тряхнуло и бросило назад и вправо. От резкого удара снизу и крена в сторону массивный полированный гроб встал на дыбы, веревки, удерживавшие его в горизонтальном положении, лопнули, и он сверкающей черной стрелой устремился в пропасть.

Время остановилось, и, точно во сне, я увидела себя на корабельном дворе Кламмока. Закутанная в черную вуаль клиентка стояла передо мной, а я ледяным тоном заверяла ее, что мой отряд не имеет обыкновения ронять посылки, вверенные его попечению. Одновременно в моей памяти с быстротой молнии вспыхивали и гасли воспоминания – воспоминания о тридцати годах безупречной службы. Я видела себя с посылками, десятками, сотнями посылок, которые я не только никогда не роняла, но зачастую и спасала от множества превратностей погоды, пути и человеческого нрава. За каких-то три удара сердца вся не запятнанная доныне карьера нунции пронеслась перед моим внутренним взором, а в это время черный как смоль гроб лениво, почти сладострастно дважды, трижды перекувырнулся в золотом утреннем воздухе и скрылся, шурша листвой, в поросшем зеленью овраге в двухстах саженях у нас под ногами.

И только когда зеленые волны сомкнулись над нашей кладью, мы как один уставились на Ниффта, который застыл на вершине каменистой гряды. Мне показалось, что на лице у него было написано: «Если я кинусь бежать сию минуту, догонят они меня или нет?»

До сего дня я убеждена, что именно о побеге вор и думал в ту минуту, но, надо отдать ему должное, он сразу же подавил это желание. Кашлянув, он сказал:

– Удара не было слышно. Значит, он застрял в ветвях! А поскольку я послужил опосредованной причиной этого… низвержения, то мне и справляться с его последствиями! – С этими словами он соскочил на дорогу и тут же бросился бежать во всю прыть.