Майкл Ши - Восьмая нога бога

– Ухожу обратно на Мелководье сегодня же, с полуденным отливом.

– И внутрь меня не проводишь?

Он бросил на широко распяленные двери полный отвращения взгляд.

– Я ничего не знаю об этом культе, да и знать не хочу. То, что у них называется алтарем… ну, в общем, на самом деле это яма. Вход в шахту. – Тут он нарочито передернулся. – Понимаешь, бог или любой из его многочисленных отпрысков иной раз посещает службу лично и даже может, если захочет, показаться своей пастве. Конечно, обычно ничего такого не происходит… но я никогда не вхожу внутрь, мне от одной мысли дурно делается. Так что прощай, моя милая, честная Лагадамия, благороднейшая из нунциев!

Войдя внутрь, я обнаружила, что восьмигранники окон, сплошь черные снаружи, составлены из треугольников – дымчато-красных, черных и цвета темного янтаря; солнечные лучи, проходя сквозь них, наполняли все внутреннее пространство громадного купола кровавой мглой, которая казалась еще гуще из-за развешенных повсюду прозрачных шелковых полотен, превращавших интерьер храма в настоящий лабиринт; эти занавеси, хотя и не служили препятствием для взгляда, непрестанно колыхались, придавая призрачный, неуловимо двусмысленный характер святилищу, очертания которого, если глядеть сверху, напоминали восьмигранное колесо: ряды скамей для молящихся водоворотом спиц устремлялись к оси высокого помоста. Когда я остановилась в дверном проеме, мои глаза оказались на одном уровне с полудюжиной жреческих фигурок (поверх одежды каждый жрец носил белый шелковый шарф с длинными серебряными кистями), которые выстроились через равные промежутки друг от друга на краю платформы. Их лица были обращены к середине помоста, а один, в восьмигранном кожаном колпаке с драгоценной диадемой поверх, стоял на шаг впереди остальных и выводил неразборчивые слова службы. Священники держали глаза долу, и главный тоже говорил куда-то вниз, словно обращаясь к камню у себя под ногами, посреди которого я наконец разглядела то, чего не видела прежде: «алтарь», который был входом в шахту.

В храме было малолюдно. На скамьях расположились человек сто, не больше. Мне пришло в голову, что красноватая дымка и прозрачные полотнища здесь неслучайны, – они сглаживают ощущение заброшенности, наверняка царящее и в других храмах. Служба, однако, оказалась впечатляющей. Эхо мешало разобрать слова, но глубокий гулкий колодец, на дне которого затаился бог, отзывался на каждый звук голоса священника, отчего вся церемония становилась торжественной и мрачной.

Только я направилась по проходу между скамьями к алтарю, как священник запнулся на полуслове и замер, точно у него вдруг отнялись руки и ноги. Немая сцена показалась мне полной истинного драматизма, а когда священник заговорил снова, голос его слегка дрожал, словно что-то неуловимо изменилось в громадном пустом храме. И в самом деле, разве самый воздух вокруг не затрепетал, как от чьего-то незримого присутствия, или мне только показалось? И разве не поежились редкие посетители храма, ощутив то же, что и я?

Но, в конце концов, откуда мне знать, может быть, так положено, да и служба через минуту-другую кончилась. Жрецы, не нарушая строй, покинули алтарь и направились к дверям, задевая на ходу шелковистые полотнища, отчего те качались, будто потревоженные чьим-то дыханием. Я вернулась к входу и встала в уголке, чтобы не мешать прихожанам (в основном то были зажиточные обыватели) покидать храм и в то же время рассмотреть священников, когда они будут проходить мимо.

Так и вышло, что я стала свидетельницей происшествия, от которого любопытство мое разыгралось не на шутку. Главный священник встал сначала у массивных дверей, где учтивым шепотом отвечал всякому, кто, прежде чем выйти на улицу, находил нужным шепнуть что-нибудь на прощание. Я думала, что в храме никого не осталось, когда священник повернул наконец в коридор, который, по-видимому, соединял основную часть святилища с крылом для служителей. Но не успела фигура священника раствориться в полумраке, как из-за колонны, ступая неслышным кошачьим шагом, возник высокий худой человек явно не благочестивой наружности: угловатое лицо, сломанный нос, черные волосы плетьми свисают вдоль спины, из-за которой выглядывает эфес меча, – три четверти лезвия, надо полагать, припрятаны под камзолом, – и этот тощий тип легко и беззвучно крадется по коридору за священником, пока оба не скрываются из виду.

Чем сильнее донимало меня любопытство, – а я долго стояла там, не в силах пошевелиться, – тем громче звучал голос Долга. Поручение, за которое мне и моим людям уже заплатили половину, требовало, чтобы я начинала действовать, и немедленно. Если у нунции и есть особое призвание, то оно заключается в том, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах не сворачивать с намеченного пути и не поддаваться соблазнам, которые во множестве встречаются по дороге. Так, строго выговаривая самой себе, я отправилась искать свою команду.

Я уверен, дорогой мой Шаг, тебе знакомо предание, которое гласит, что и сам старина А-Рак, и все его отпрыски от мала до велика с легкостью отличают воров от прочих людей по запаху, как в таких случаях говорят, хотя я лично нахожу это выражение обидным. Кто может достоверно знать, каким колдовским чутьем на представителей моей гильдии наделены эти чужеродные создания? Но то, что они и впрямь умеют это делать, сомнению не подлежит. Едва войдя в обращение, хагианский окталун, отчеканенный из добытого в шахтах А-Рака золота (часть акций этих предприятий с самого начала находилась во владении островной элиты, которую пестовал гигантский паук), сразу же сделался самой популярной монетой всего Южного Агона; его волшебный блеск немедленно привлек из-за моря лучших строителей, усилиями которых новый город и появился на свет. Однако вывоз золота за границу еще не сделал ни одну нацию богатой. Лишь когда иностранные денежки узнали, что нет на свете пристанища надежнее, чем глубокие подвалы А-Раковых монастий, началась эпоха истинного величия Большой Гавани.

Где еще покой золотых груд охраняется так же надежно, как в стране, в которой вора узнают сразу, стоит ему только появиться? Кроме того, Большая Гавань, чрезвычайно удачно расположенная на полпути между Эфезионским архипелагом и островами Ингенской Плеяды, служит удобным перевалочным пунктом, и по мере того как масштаб сделок, заключавшихся в ее набитых товарами складских помещениях, становился все крупнее, а дельцы все богаче, капиталы последних оседали в подвалах монастий, чьи заемные расписки и векселя вскоре стали иметь хождение наравне с золотом в доброй половине света.