Мария Семенова - Там, где лес не растет

– Нас родилось двое братьев, – продолжал Шатун, – и я первым появился на свет. Право, если бы все старшие сыновья в знатных семьях удавались вроде меня, нашу страну бы давно уже разделили между собой Халисун, Саккарем и Нардар! И ещё твои соплеменники, воительница, откроили бы себе кусочек… Я рано постиг все преимущества, коими наделяло меня звание наследника, а обязанностей и знать не хотел. По счастью, мой отец не зря назывался вельможей. Уже готовясь воссесть за пиршественный костёр в кругу предков, он окончательно ужаснулся моим выходкам и отрешил от всего, что я считал незыблемо своим по праву рождения. «Тебя, младший сын, тоже не назовёшь сплошным украшением рода, – сказал батюшка моему брату. – Кое-кто даже склонен считать твои недостатки пороками, губительными для чести нашей семьи. Однако я думаю, что твои достоинства с лихвой их искупают. Наследуй же мне, и да осияет твой путь Священный Огонь». Так я лишился всего…

Краем глаза Коренга заметил усмешку Эории. Похоже, у сегванки было своё мнение об отце, который в должное время не озаботился воспитанием сына-наследника и спохватился лишь на смертном одре. Однако воительница промолчала. Не лай родителя в присутствии сына, если не хочешь, чтобы сын взялся за меч!

– Теперь я склонен думать, что отец правильно поступил, лишив меня первородства, – сказал Шатун. – Брат многого добился и поистине возвеличил наш род, а как преуспел бы на его месте я, теперь можно только гадать.

– Ты ушёл сам? – спросила Эория. – Или твой брат показал тебе на ворота?

– Ты не угадала, воительница. Брат не отрекался от меня и не гнал за порог, так что после смерти отца я по-прежнему ни в чём не знал недостатка. И это опять не пошло мне на пользу. Если раньше я бесчинствовал по харчевням просто оттого, что был молод и глуп, то теперь у меня был для этого уважительный повод: я размешивал в винной кружке горечь обиды.

– Ты повествуешь о себе, точно о худшем из людей, – подал голос старик Тикарам. – Что же переменило тебя?

– Всё произошло негаданно, – ответил Шатун. – Дни шли за днями, мои прежние друзья перестали знаться со мной и стали друзьями моего брата, и девушку по имени Алавзора, с которой я мечтал протереть до дыр брачные войлоки, давно выдали за другого, годы неслись прочь, как искры в ночи, а я всё ждал очередного утра, чтобы опохмелиться, и потом вечера – чтобы снова пить и буянить… И всё это время со мной был один старый слуга, которого я называл дядькой, потому что он меня вырастил. У нас ведь, если кто не знает, так принято, чтобы за мальчиком с рождения ходил мужчина-слуга, а за девочкой – служанка. Этот дядька был единственным, кто меня не покинул. Он разыскивал меня в самых непотребных местах, приводил домой, умывал и переодевал, и утешал, и терпел от меня поношения. А потом однажды он умер, стоя на коленях и стаскивая с меня левый сапог. В тот день я протрезвел сразу и навсегда. Я вышел, и затворил за собой дверь, и оставил за ней себя прежнего…

Он и в самом деле рассказывал о своей впустую потраченной молодости, словно речь шла о совсем чужом ему человеке. О постороннем юнце, не стоившем сердечного переживания.

– Это было давно? – полуутвердительно проговорила Тикира.

– Это было давно, – кивнул Шатун. – С тех пор моя семья успела перебраться в Фойрег, потому что наши предки были кочевниками, и мы до сих пор очень легки на подъём, особенно если призывает к себе государь конис… Я же начал странствовать, думая поднабраться ума, и, по прошествии лет, жалею только о том, что не пустился в путь раньше. Я назвался Шатуном не по зароку и не назло, а в знак добровольного отрешения от всего, что, как я когда-то думал, у меня неправедно отняли… Ну а теперь мне просто вздумалось навестить брата, вот я к нему и иду.

Тикира слегка смутилась, но, поколебавшись, всё же спросила:

– Это разве не он увёл на войлоки любви твою ненаглядную девушку?

Шатун изумлённо посмотрел на неё, потом хлопнул себя но бедру и громко расхохотался.

– Жена моего брата, – сказал он, отсмеявшись, – уж точно не сидела бы одна на дороге, брошенная без присмотра!

Женщина в розовом платье вздрогнула, словно разбуженная среди ночи. Огляделась и произнесла:

– Мой муж велел мне ждать его здесь. Он сказал, что всё разузнает и вернётся за мной…

– Удавлю, – еле слышно зарычала Эория.

«Я-то баснословные повести людям вру и нарочно такими длинными их делаю, чтобы правды не говорить… – с усилием двигая рычаги тележки, раздумывал Коренга. – А он, Шатун этот, – интересно, зачем? Впрочем, мне какое до него дело…»

Он заметил, что Тикира уже некоторое время всё порывалась о чём-то спросить Шатуна, но в последний момент неизменно прикусывала язык. Коренга успел решить про себя, что бойкую девку влекли и смущали какие-то обстоятельства первой любви Шатуна, но тут Коза внезапно решилась и выпалила:

– Если дяденька такой знатный и род его теперь при дворе кониса в Фойреге, может, дяденька и самого государя Альпина видел?

Шатун улыбнулся.

– А как иначе, – сказал он. – Обязательно видел. Так же, как тебя сейчас вижу.

Тикира открыла рот ещё что-то сказать, но тут её неожиданно осадил старик. Он резко бросил несколько слов по-саккаремски, будто хлестнул. Кто бы заподозрил этакую властность в едва оправившемся старце?.. Коренга не понимал саккаремского языка, однако всё было и так вполне очевидно. Дед предвидел, о чём будет вопрос, и запрещал внучке его задавать.

Тем не менее Тикира лишь дёрнула плечом, словно сбрасывая руку, лёгшую на это плечо. Залилась краской и спросила:

– Значит, ты видел при дворе купеческого сына Иннори, искусного вышивальщика?

Дед со вздохом отвернулся и опустил голову на руку, как бы отрешаясь от происходившего не по его воле. Коренга заметил, с каким страданием покосилась на него Тикира. Уж верно, она никак не хотела обидеть старика, но удержаться от вопроса о купеческом сыне Иннори было превыше её сил.

«Могла бы обождать до привала, – рассудил про себя молодой венн. – А там подстеречь Шатуна где-нибудь в сторонке, чтобы дед не услышал…»

Шатун же ответил:

– Я встречал вышивальщика Иннори, когда моя семья обитала в Кондаре, и, признаться, мало радости перепадало мне от этих встреч, ибо Иннори был для меня живым напоминанием о том, что самый младший сын может на деле составить истинную славу семьи. С тех пор прошли годы, но, думаю, юный мастер и посейчас не обойдён милостью кониса. Смотри, безрукавка на госпоже совсем новая, и, по-моему, такие папоротники на ней мог вырастить лишь один человек!.. – Он улыбнулся и спросил не без мужского лукавства: – А что тебе до купеческого сына, дитя?