Лорел Гамильтон - Поцелуй теней

– Я умею хранить тайну, только не отвергайте меня. – Она смотрела на Дойла. – Умоляю вас.

Эльфоманка. Если сидхе переспит с человеком и не приглушит при этом магию, то человек становится вроде наркомана. Эльфоман может всерьез иссохнуть и умереть от тоски по сидхейской плоти.

Я наклонилась поближе к Дойлу, почти касаясь губами колец в ушах. Страшно подмывало лизнуть такое колечко, но я сдержалась. Бывает, толкает под руку бесенок. Я прошептала:

– Запиши ее имя и домашний телефон. Надо будет сообщить о ней в Бюро по делам людей и фей.

Дойл выполнил мою просьбу.

У стюардессы засияли на глазах благодарные слезы, когда Дойл записал ее имя, адрес и номер телефона. Она даже поцеловала ему руку и сделала бы еще что-нибудь, если бы не подошел стюард и не прогнал ее прочь.

– Законом запрещено иметь секс с людьми, не защитив при этом их разум, – сказала я.

– Да, это так, – подтвердил Дойл.

– Интересно будет узнать, кто из сидхе ее любовник.

– Я думаю, любовники, – предположил Дойл.

– И еще интересно: она всегда летает на рейсах между Лос-Анджелесом и Сент-Луисом?

Дойл посмотрел на меня:

– Она могла бы знать, кто так часто летает в Лос-Анджелес и обратно, чтобы суметь создать секту своего обожествления.

– Один человек – еще не секта, – возразила я.

– Ты мне говорила, что та женщина упоминала нескольких других, и у некоторых то ли имплантаты в ушах, то ли они сидхе.

– Все равно это еще не секта. Это колдун и его последователи в лучшем случае – ковен.

– А в худшем – культ. Мы понятия не имеем, сколько там участников, принцесса, а человек, который мог бы ответить нам, мертв.

– Странно, что полиция отпустила меня так просто из штата, когда идет расследование этого убийства.

– Меня бы совершенно не удивило, если бы твоя тетка, наша королева, сделала несколько звонков. Она умеет быть совершенно неотразимой, когда хочет.

– А если это не действует, умеет быть столь же страшной.

– И это тоже, – кивнул он.

Весь остальной полет первый класс обслуживал мужчина-стюард. Женщина больше возле нас не появлялась, пока мы не стали выходить. Тогда она взяла Дойла за руку и произнесла настойчивым голосом:

– Вы мне позвоните, да?

Дойл поцеловал ей руку:

– О да, я позвоню, и вы мне ответите на все мои вопросы, честно ответите, хорошо?

Она кивнула, слезы текли по ее лицу:

– Все, что пожелаете.

Мне пришлось оттаскивать от нее Дойла. Я шепнула ему:

– Я бы на твоем месте взяла с собой дуэнью, когда пойдешь ее допрашивать.

– Я не собирался идти один, – ответил он и посмотрел на меня. Поскольку мы шептались, наши лица были очень близко друг от друга. – Совсем недавно я узнал, что не так уж устойчив против сексуальных авансов. – Он смотрел честно, открыто – как мне хотелось, чтобы он смотрел в самолете. – В будущем придется быть осторожнее.

С этими словами он распрямился и стал слишком высок, чтобы нам шептаться. Мы пошли к выходу в терминал, он впереди, я – за ним.

Шум двигателей остался позади – мы шли к шуму народа.

Шум толпы необъятным бормотанием наплывал на меня, поверх меня, будто я тонула в море звука. Людей болтало туда-сюда в дверях, как многоцветные щепки, – стена людей.

Наш терминал выходил в широкий холл, уводивший в глубь аэропорта. Дойл стоял проеме, в стороне, поджидая меня. Тут я сквозь толпу увидела высокую фигуру, идущую к нам. Гален был одет в полосы зеленого и белого: светло-зеленый свитер, еще более светлые зеленые штаны и белый пыльник до щиколоток, развевавшийся сзади пелериной. Свитер был под цвет волосам, которые короткими локонами спадали чуть ниже ушей, только сзади висела длинная тонкая косичка. Отец его был пикси, которого королева казнила за наглое преступление – он соблазнил одну из ее служанок.

Не думаю, что королева казнила бы этого пикси, если бы знала, что он зачал дитя. Дети драгоценны, и все, что размножается, продолжает свою кровь, заслуживает того, чтобы держать его при себе.

Я была рада его видеть, но знала, что если он здесь, то поблизости будет и фотограф. Честно говоря, я удивилась, что меня не встретили цепи репортеров. Принцесса Мередит исчезла на три года, и сейчас она возвращается домой живая и невредимая. Много лет мое лицо было наклеено на афишах супермаркетов; людей, которые видели эльфийскую принцессу Америки, было не меньше тех, кто встречал Элвиса. Не знаю, кто что сделал, чтобы спасти меня от акул прессы, но я была благодарна за это.

Бросив сумку рядом с Дойлом, я бросилась к Галену. Он сгреб меня в охапку и шумно поцеловал в губы.

– Мерри, до чего же я рад тебя видеть, девонька!

Его руки сплелись у меня на спине, легко держа меня в футе над землей.

Я никогда не любила, чтобы ноги беспомощно болтались. Поэтому я обхватила его ногами за пояс, а он переместил руки мне на бедра, чтобы поддержать.

К Галену на руки я бросалась всегда, сколько себя помню. После смерти отца он меня не один раз защищал при Неблагом Дворе – хотя, будучи, как и я, полукровкой, он не больше моего имел влияния. Зато он имел шесть футов мускулистого тела и был обученным воином, так что ему было чем подкрепить свою угрозу.

Конечно, когда он в семь лет подхватывал меня на руки, не было ни поцелуя, ни других вещей. Будучи лишь чуть старше ста лет, Гален оставался одним из самых молодых стражников королевы Андаис. Всего семьдесят лет разницы – среди сидхе это было как вырасти вместе.

Треугольный вырез его свитера низко уходил по выпуклой груди, обнажая завитки волос более темной зелени, чем волосы на голове, – почти черные. Свитер был мягкий, приятный на ощупь, обтягивал его тело. Кожа у него была белая, но свитер подчеркивал оттенок бледной-бледной зелени, и кожа казалась то перламутрово-белой, то зеленоватой, в зависимости от освещения.

Глаза у него были зеленые, как молодая весенняя травка, скорее человеческие, чем переливающийся изумруд, как у меня. Но все остальное – остальное было настолько оригинально, что словами не опишешь. Я так считала с четырнадцати лет, хотя не его обещал мне мой отец. Слишком хорошим парнем для этого был Гален. Он недостаточно хорошо играл в политические игры, и отец не был уверен, что Гален доживет до того, чтобы увидеть, как я вырасту. Да, Гален говорил тогда, когда мудрее было бы промолчать. Это я так любила в нем, когда была ребенком, и из-за этого так за него опасалась, когда стала старше.

Он протанцевал по холлу со мной на руках под музыку, которая слышна была только ему, но я почти слышала ее, когда глядела ему в глаза, обвела взглядом закругление его губ.

– Как я рад тебя видеть, Мерри!

– Я это чувствую, – ответила я.

Он засмеялся – очень по-человечески. Ничего, кроме веселой радости Галена, в этом не было особенного, но для меня это всегда было по-особому.