Дмитрий Воронин - Наследник Атлантиды

Слива мелькнуло что-то синее... тучный капитан неловко, явно за отсутствием должной тренировки, полз к умолкшему дегтярю, рядом с которым лежали два безжизненных тела.

— Куда?! — заорал Ярослав. — Капитан, назад!

Тот или не слышал, или не счел нужным прислушаться к словам младшего по званию. Внезапно его тело дернулось, капитан замер, и Владимиров решил, что гэбист убит. Но прошла пара мгновений, и капитан снова пополз вперед, к пулемету, неловко таща за собой безжизненную ногу и оставляя на земле темный, влажный след.

До пулемета Знаменский добрался, хотя Ярослав мог бы поклясться, что капитана ранило еще раз. На некоторое время Ярослав отвлекся — немцы подобрались уже почти вплотную. Внезапно ударил дегтярь — в упор, буквально сметая немецких пехотинцев...

Ярослав не думал о том, что может погибнуть. Он видел перед собой цели — плоть и металл, проклятые киборги, что идут сжечь, уничтожить его родную землю. Он уже не помнил, что эта земля не была ему родной, и те, кто сейчас падал, сраженный пулями и осколками, не одной с ним крови. Это не имело значения. Он стрелял и видел, как падают серые фигуры. Стрелял, стараясь отсекать немцев от прикипевшего к пулемету Знаменского. Стрелял, когда изрешеченный пулями гэбист сполз на дно окопа, задрав к небу дымящийся ствол уже бесполезного дегтяря. Глухо клацнул затвор — Ярослав пошарил рукой возле себя, но ладонь скользила лишь по стреляным гильзам. Владимиров рванул из кобуры пистолет, выстрелил раз, другой... пули, которые его мозг неосознанно направлял в цель, не знали промаха. Затем взвыло чувство опасности, он метнулся в сторону, под прикрытие остатков каменной стены. Связист, оказавшийся рядом с лейтенантом, что-то орал в трубку, пытаясь перекрыть криком грохот боя. Громыхнул взрыв — в то место, где Владимиров находился несколько секунд назад, ударил снаряд. Связист вдруг замер на полуслове, а затем тяжело повалился лицом вперед.

Рёв мотора раздался слева. Ярослав обернулся — прямо на него, фыркая и окутываясь сизыми облаками выхлопных газов, полз танк с белыми крестами на башне. Пистолет дернулся, посылая пулю точно в смотровую щель механика-водителя. Танк остановился, а затем ствол его орудия наклонился... Владимиров зримо ощутил, как палец того, кто сидел в башне, тянется к спуску... еще мгновение, и тяжелый снаряд ударит прямо в русского офицера, полулежащего перед танком с одним пистолетом в руках. Помимо воли рука Ярослава дернулась, пальцы сложились в боевую фигуру, потрескавшиеся губы вытолкнули нужные слова... Крошечная, с орех размером, голубая звезда сорвалась с пальцев, вонзилась в броню, без усилия прожгла ее и уже там, внутри, расцвела ослепительно ярким цветком взрыва. Танк словно бы подпрыгнул на месте — из всех щелей ударило пламя, а затем в танке детонировали боеприпасы, и свет для Ярослава померк.

Сначала пришла боль.

Ярослав уже не помнил, когда в последний раз ему было так больно. Он воевал в Испании, дрался на Халхин-Голе, штурмовал линию Маннергейма — и ни разу не обзавелся даже царапиной. Те, кто знал об этом, считали его невероятным везунчиком — и были правы. Только у везения этого были причины.

Стража трудно убить. Опытный, тренированный маг, освоивший футурпрогноз хотя бы на пятисекундную глубину — уровень начального курса, минимально необходимый для принятия положительного решения о дальнейшем обучении, — никогда не окажется на траектории полета пули или осколка. Уклонится, отойдет — и сделает это неосознанно, инстинктивно. Конечно, инстинкт этот не врожденный, а приобретенный, вбитый в подсознание долгими тренировками.

Но бывают ситуации, когда Страж не может уклониться от опасности — просто потому, что некуда. Взрыв, произошедший всего в нескольких шагах, обрушил на Владимирова град осколков — и большая их часть попала в цель. К счастью, ни одно ранение не было смертельным. Его организм во многом умел лечить себя сам, процессы регенерации были подстегнуты искусственно еще в юности, когда у него обнаружили задатки Стража и приступили к их развитию. И теперь ткани пытались восстановиться, кровь больше не лилась, а перебитое запястье в скором времени снова будет как новое.

Только вот боль при этом была адской. Ярослав застонал... и вдруг ощутил, как на пылающий лоб легла чья-то прохладная ладонь.

— Не двигайся, дядя офицер, — раздался знакомый голос. — Не двигайся. Уже все. Ты их всех победил.

Глаза не хотели открываться, даже это маленькое усилие вызывало новые болевые спазмы. Но лейтенант заставил себя посмотреть... над ним склонилось милое, но все еще чумазое личико.

— Солнышко... — прошептал он.

— Да, да, дядя офицер. Говорила я вам, плохое там было место. Вы лежите, дядя офицер, и молчите. А я вам все расскажу. Ваш повар — он такой неуклюжий. Я от него сбежала, И все-все видела. Вы очень много фашистов побили. Потом приехали наши танки, много-много. И все фрицы, которых вы еще не побили, убежали. А вас санитары сюда принесли, они сказали, что у вас все будет хорошо... только не сказали когда. А чем вы этот танк взорвали? У вас какой-то очень сильный пистолет был? А почему вы этим пистолетом все фрицевские танки не постреляли?

Ярослав закрыл глаза, мысленно приказывая боли уняться — увы, сейчас тело ему почти не подчинялось, не послушалась требованиям и боль. Напротив, ударила с новой силой.

Он понимал, что девочка видела... видела его звезду. И не знал, как объяснить. Потом, когда боль станет поменьше, об этом можно будет подумать.

Позже он узнает, что его сочли мертвым — но худая, грязная девочка с облаком золотистых волос кричала, что окровавленный лейтенант, изрубленный осколками и полузасыпанный обломками рухнувшей от взрыва стены, жив, жив, жив!!! И санитар, сам с ног до головы покрытый копотью и кровью, уловил-таки слабые биения сердца.

Через два дня после того боя его, лейтенанта Ярослава Владимирова, отправят в тыл — долечиваться. И Оленька поедет с ним, будет протирать его безвольное тело, будет кормить с ложки, не позволяя беспокоить раздробленное запястье. Раны заживали неожиданно долго — втрое быстрее, чем у обычного человека, но непозволительно долго для подвергшегося магическому изменению тела Стража. Все это время Оленька была рядом, помогая, поддерживая... и ни разу не вернулась к разговору о голубой звезде, прикончившей немецкий танк.

Но она не забыла. И когда врачи, непонимающе качая головами, вынесли вердикт: «здоров», она потребовала ответов. И Ярослав, неожиданно для себя самого, рассказал ей все, без утайки, не надеясь на то, что она поверит хотя бы единому его слову. Оленька была взрослой девочкой, ей уже давно не полагалось верить в сказки.