Сесилия Дарт-Торнтон - Битва вечной ночи

— А что, если ты или я съедим блюдо, которое выглядит как обычно, но из которого похищен торад?

— Мы не наедимся. Можно есть без остановки хоть сто лет кряду, но не набрать ни унции веса, ни толики силы. Мы умрем с голоду.

— А сами не заметим, что с едой что-то не так?

— Нет. Хотя подлинный вкус исчезает вместе с торадом, внешнее сходство остается — достаточно убедительное, чтобы обмануть нечутких едоков вроде нас с тобой. Только Светлые способны почувствовать разницу, причем в мгновение ока.

— Выходит, Светлым все-таки надо есть, точно так же, как духам и людям?

Над вершинами деревьев молча кружила какая-то большая птица — лебедь. Уриск ответил не сразу — с возбужденным и взволнованным видом он вглядывался в тень деревьев. Привычными ко мраку ночи глазами он различал куда больше, чем его смертные спутницы.

— Нет, — наконец произнес он. — Светлые едят лишь удовольствия ради. Они не нуждаются ни в еде, ни в питье, чтобы не умереть. Таким, как они, пища служит лишь источником развлечения. До Закрытия Ворот они частенько являлись ночами попировать в рощах Эриса, но на столах у них лежал торад в иллюзорном, призрачном одеянии — или же — настоящая земная еда, которая утром так и валялась на земле нетронутой.

Зашелестели листья. Незаметно для себя погружаясь в сладкую дрему, Тахгил воображала, будто Торн идет по траве совсем рядом, только руку протяни — коснешься его.

Уриск снова повернул кудлатую голову, оглядывая вишневую рощу.

— Боюсь, мистрис Веллеслей заблудилась. Уж очень давно она ушла, — пробормотал он. — А в окрестностях рыщет кто-то очень недобрый.

Кольцо в виде листа обожгло палец Тахгил. Девушка подскочила на месте. И в тот же миг из деревьев около ручейка шагнула тонкая женская фигура.

— Там странствует сладкоголосый соблазнитель, — прошипела лебединая дева. — Неосторожная напрашивается на неприятности. Она очарована. Та, что падет в тень, скоро сплетет себе саван.

Живот Тахгил скрутило резкой судорогой страха. От щек отхлынула кровь.

— Надо скорее отыскать ее! — воскликнула девушка. — Идем. Кейт! Эй, найгель, самое время тебе помочь нам! 0ббан теш! Не следовало мне выпускать ее из виду. — Она схватила Кейтри за руку. — Не отходи от меня. Тулли, прошу тебя, не покидай нас. Против ганконера мы — что воробьи против ястреба.

— Сюда, сдается мне, — всхрюкнул уриск, ведя девушек за собой в глубину темного леса.

Под кронами Циннарина разносилась слабая далекая музыка, звенящая и тоненькая, как будто по крошечным, бережно настроенным иголочкам проводят и бьют миниатюрными иридиевыми палочками. Светлое дыхание шанга, самый краешек Могучей бури, что катилась к востоку, мимоходом задело край садов. Путники шагали в бархатной тьме, озаряемой вспышками шанга — мимо колонн темного янтаря, от которых отходили серебристые ветви с листьями из живой ртути, по плодовым аллеям, обрамленным деревьями из чистого золота, по серебрянным дворцам, своды которых поддерживали бриллиантовые и изумрудные столбы, увенчанные мерцающими огоньками. Обе смертные девушки набросили на головы капюшоны талтри — но духи шагали с непокрытой головой: ведь это была их родная стихия, она не передразнивала своих детей сотнями призрачных изображений. А затем из-за деревьев зазвучало тихое пение. Бросившись на звук, Тахгил и ее товарищи нашли Вивиану.

Бедняжка была еще жива, хотя к ней уже подкрадывалась медленная смерть. Ей предстояло много дней чахнуть, прежде чем погибнуть от тоски и печали. Не сознавая своего состояния, не надев даже талтри, она сидела на краю полянки. На руках у нее были высокие красные перчатки. Однако, подойдя чуть ближе, Тахгил с Кейтри в ужасе поняли: это не перчатки, это кровь, заливающая руки фрейлины до самых локтей. Вивиана держала целую охапку крапивы и судорожно растирала, разминала ее. Колючки раздирали кожу девушки, но она молча продолжала свой труд, без жалоб и причитаний. Ни единой слезинки не блестело на бледных лилиях щек. На светловолосой головке покоился венок из ивовых веточек. Ясный голосок выводил старинную песню:

Вокруг облаком колыхались призрачные фигуры, двойники Вивианы. Они появлялись, исчезали и появлялись снова, но лицо у нее ни разу даже не дрогнуло — и такими же застывшими, неподвижными были видения. Пустыми, унылыми глазами глядели они на ту, что послужила им моделью.

Кейтри и Тахгил попытались отобрать у фрейлины крапиву, но Вивиана мертвой хваткой вцепилась в жалящие стебли. Подругам же не сказала ни слова, даже не взглянула на них — лишь вздыхала порой, точно внутри ее кровоточила незаживающая рана.

О, какой жалкой стала она — и какой послушной. Как будто дух Вивианы, ее энергия и силы вытекли, оставив лишь телесную оболочку, лишенную воли и желаний. Подруги подняли ее на ноги и повели прочь. Она повиновалась, и не думая спорить.

— Она не устояла, — печалился уриск. — Околдована. Бродячая буря улетела прочь.

Уведя фрейлину подальше от роковой поляны, Тахгил ласково попросила ее:

— Вивиана, отдай мне крапиву. Ты себе все руки обожгла и исцарапала.

Та покачала головой.

— Если размять ее хорошенько, я смогу выбрать волокна и сплести их.

— Что ты хочешь сплести, Виа?

— Саван, — ровным голосом ответила фрейлина. — Ибо в горький час, на свою беду, я повстречала ганконера. Я думала, он живой человек, прекрасный возлюбленный, но губы его легли мне на губы льдом, а дыхание его было дыханием смерти. Я слишком поздно поняла правду. Никогда я уже не смогу радоваться. Он оставил меня, и я обречена чахнуть, пока не умру от любви к нему.

Только теперь Тахгил познала всю горечь беспомощности, отчаяния и невозможности ничего изменить. Ярость поднялась к ее глазам пылающей лавой, но пролилась потоком злых слез.

— Трое защитников идут с нами! — закричала она в сердцах. — Трое — и ни один, ни один из вас не предотвратил несчастья. Мы прошли тысячи лиг сами, одни. Мы встретили тысячи опасностей — и противостояли им, победили их без посторонней помощи. А теперь, под вашей так называемой охраной одна из нас обречена на смерть! Тулли, тебя я не виню — ты спас нам жизнь в Казатдауре, ты выручил нас на склоне Крич-холма. Но что проку от тебя, лебедица, если ты всегда прилетаешь слишком поздно? А ты, конь, чем ты помог нам?

Водяной конь оскалил зубы, прижал уши к голове. Лебединая дева зашипела и воздела руки так, что плащ из перьев развернулся гигантским черным цветком.

— Владелица пера позабыла! — яростно проговорила она. — Клятва лебедя кончилась в Циннарине. Слово чести выполнено вполне. А Конь Вод поклялся помогать только той деве, что даровала ему свободу. Пострадавшая простушка, слабая сердцем — не друг ни лебедю, ни коню. Ей никто не давал клятв.