Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – воин Господа

Везде следы огня, но дуб оказался в самом деле мореный, такой невозможно поджечь, и сволочи в бессильной злобе рубили все, что могли, гадили и пакостили, тоже как могли и где могли. И все же большинство скамей осталось там, где строители и поставили, стены хоть изрублены топорами, однако выше человеческого роста и до самого свода уцелели картины с летающими толстыми бабами, могучим дядей, которого я назвал бы Зевсом или Юпитером, но никак не Саваофом, с толстыми младенцами... без луков, но с неизменными покрывалами, которыми раньше закрывали бесстыжих афродит и диан, а теперь покрывают целомудренную Матерь Божию.

Массивный шкаф весь в шрамах, но его рубили уже напоследок, излив злобу на скамьях, устав, и потому дверцы уцелели. Я поискал ручки, их срубили сразу, попытался поддеть ногтями, наконец сумел вставить в щель острие кинжала. Дверца открылась с жутковатым скрипом. Я покрылся сыпью, в испуге оглянулся. Показалось, что в провал на месте ворот кто-то заглянул и тут же скрылся.

На трех полках горы манускриптов. Полка уходит вглубь, там еще ряд, в темноте видны рулоны совсем старого пергамента. Запахло древностью, пылью, повеяло ароматом тысячелетий.

Очень осторожно я открыл первую книгу. И хотя скептик, но втайне каждый из нас ждет чуда, страстно надеется на чудо... увы, деревенский священник коряво и с ошибками вносил даты рождения, крещения, смерти, сообщал о хвостатых звездах, о знамениях, плохой погоде, о двухголовом теленке, толковал приметы, смутные слухи об увиденном гоблине...

Ни слова, как я заметил, о сотрясавших материк жестоких войнах, о противостоянии империй – все это деревенский священник не замечал, ибо войны – это где-то там, а в его селе ссора двух соседей имеет гораздо больше значения, чем какие-то непонятные войны на краю света.

– Вот он и докатился, – сказал я. – Этот самый край докатился прямо сюда.

Отложил, взял другой манускрипт, полистал. Взял третий. Наугад достал снизу еще один, с самой нижней полки, а потом еще – с верхней. Увы, никаких страшных тайн, заклятий или чудес: все те же свадьбы, рождения, крещения, ранние весны, жестокие зимы, подозрение в адрес одного прихожанина в колдовстве, рождение тройни в семье уважаемого торговца скотом...

За спиной послышались шаги. Легкие. Сигизмунд ходит, как подкованный лось, а в этих шагах я ощутил дружеское участие. Голос раздался знакомый, тоже дружеский, полный соболезнования.

– Жалеешь, Дик? Да, мир несовершенен... Увы, так ведено: чтобы утвердить свое, надо рушить чужое. Так что не знаешь, что все первые церкви строились на месте сожженных и разграбленных языческих храмов!.. Мол, тупой народ по привычке придет поклониться новому богу... Да и убедится наглядно, что новый – сильнее.

Он встал рядом, на бледном интеллигентном лице , отразилось сочувствие.

Я буркнул:

– Да, я слышал насчет церквей на месте капищ. Но все равно, жечь церковные книги, чтобы на их место положить книги по химии, – тоже нехорошо.

– Книги по алхимии? – переспросил он. – Да, это просто гадко. Но гадко для нас, интеллигентных людей. К сожалению, это единственный прямой и понятный путь... для большинства. Наглядный. Сразу видно, кто сильнее. Простой человек не любит думать. Ему сразу дай результат, дай готовое мнение знатока, чтобы можно выдавать за свое собственное. Разрушенная и загаженная церковь – наглядность нашей силы и для умных, и для... не очень. Сам я, как понимаешь, осуждаю эти методы... Моя война – война идей.

Я кивнул на развалины:

– А это результат войны идей.

– Дорогой Дик, а где не так? Когда-то все вырастем настолько, что воевать будем только силлогизмами, идеями, но ни в коем случае не опустимся до такой грубости. Но ты мне скажи другое... Ты ведь не глуп, как ты с этими меднолобыми? Ах да, традиция... Верность, служение, обеты... Ты как будто не знаешь, что это и есть величайшее насилие над душой человека! Да-да, верность, обеты – это насилие, а душа человеческая должна быть вольна. Свободна! Независима. Человек сам должен делать выбор, никто не имеет права решать за других, даже если он себя гордо именует сеньором или королем, а остальных – простолюдинами.

Я покачал головой:

– Слова, слова, слова... За них в самом деле можно и церкви разрушить. Да и университеты заодно.

– А университеты зачем? – полюбопытствовал он.

– Да так... если вдруг понадобится. Для дела.

– A – сказал он, – если для дела... Для дела можно и университеты. Видишь, такая простая мысль тебе даже в голову не приходит. А ведь это так. Нужно рушить и университеты, если там, к примеру, преподают что кто-то всего лишь по праву рождения имеет право повелевать другими! Никто не должен рождаться господином, как не бывает рабов по рождению. Каждый рождается свободным, а рабом или господином уже становится сам. Пусть так и будет: не всяк способен принять на себя бремя власти, кому-то хочется быть в тени великих, кому-то больше нравится пахать землю, чем править страной... Пусть так и будет, но уже по своему выбору, а не по рождению. Дик, запомни: никто не рождается, чтобы править королевством, как никто и не рождается, чтобы копаться всю жизнь в навозе!

Я зажмурился, потряс головой, но правильные слова князя Тьмы, даже излишне правильные, звучали в ушах, заползали в мозг и в душу. Совнарол в пути подолгу рассказывал, что в Начале Начал этот князь Тьмы был самым близким и могущественным из ангелов Бога. Имя его было Люцифер, что значит – блистающий. Он блистал доблестью и славой, величием уступал только Господу, но заспорил, воспротивился порядку мироздания, за что Всеблагой низверг его с небес. И вот теперь этот Люцифер, все еще ангел, но уже падший ангел, потерявший чистый блеск, говорит те слова, за которые и низвергли... возможно, те же слова... но если так, я автоматически должен быть на его стороне...

Я снова потряс головой:

– Ты говоришь... ты говоришь слишком правильно.

– А разве такое бывает «слишком»?

– Бывает, – ответил я. – В этом мире не знают еще, что такое предвыборные речи... А я наслушался.

Люцифер вскинул красивые изломанные брови:

– Да? Какие же?

– Я не силен в определении грязных технологий, – ответил я честно. – Но я... просто научился... нет, не научился! Просто у меня уже вырабатывается иммунитет к правильным словам. Аркадий Аркадиевич, не говорите так красиво!

– Это плохо? – спросил он с недоумением.

– Это не действует, – сообщил я. – Опыт показал, что за очень правильными и красивыми словами часто скрывается очень непотребное... Фашизм, коммунизм, инквизиция, право первой ночи, свобода, равенство и братство, вся власть Советам, свободу колониям, равенство неграм, права сексменьшинствам, ку-клукс-клан, политкорректность... Все это правильно и верно, когда слушаешь их лидеров, но... я не могу все вот так взять и разложить по полочкам, ты – Князь Лжи, Отец Пропаганды, Родитель Равенства и Братства, а я – вечная мишень для твоих средств массовой информации... но я все же хочу по возможности решать сам.