Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – сеньор

Он летал кругами, кувыркался, подпрыгивал в воздухе, наслаждаясь свободой, смех звучал чисто, по-детски, я все больше убеждался, что это почти младенец, только смышленый младенец. И все зубы у него на месте, если я правильно истолковал его широкую улыбку.

Мне стало жарко от внезапно прихлынувшей мысли, я сказал осипшим голосом:

– Ты можешь попросить маму, чтобы она сегодня пришла ко мне?

– Ты должен звать сам, – ответил он.

– Да, понимаю… – сказал я. – Хорошо, спасибо! Ты подсказал неплохую мысль. Ладно, лети играй!

Он сделал кувырок через голову, явно бахвалясь высшим пилотажем, и послушно вылетел в распахнутое окно.

Санегерийя могла и не явиться, не каждую же ночь, это в шестнадцать лет без нее не обходилось, но себя уже знаю, нажрался перед сном жареного мяса со жгучим перцем, жгучими травами, что воспламеняют кровь, лег, укрылся одеялом потеплее, и сон пришел яркий, эротический, Санегерийя не появилась откуда-то, а сразу оказалась в объятиях.

– Погоди, – вскрикнул я, – погоди! Мне нужно обязательно узнать… Скажи, это было уже на твоей памяти: где спрятал прежний владелец кольцо богов? И что это за кольцо богов?

Я старательно отстранялся от нее, сочной, сдобной, с пышным зовущим телом, а в теле уже зарождалась горячая волна. Саня сказала задумчиво:

– Да, знаю… Прежний владелец им не пользовался, не знал секрета…

– Отведи меня! – попросил я.

Она засмеялась.

– Не дотерпишь. Весь горишь, в твоих чреслах огонь, что сожжет тебя… Я пришлю нашего сына. Он проведет тебя. Спасибо тебе, такой славный ребенок…

Я задохнулся от подступившего горячего чувства, торопливо ухватил ее, даже не успев ничего правильно, оргазм сотряс меня, впрочем слабенький, как и всегда при поллюциях, но сон оборвался, я брезгливо отодвинулся на неиспачканную половину постели, хотел было снова провалиться в сон, но воспоминание о сказанном заставило широко распахнуть глаза. Сон слетел, как сдернутое рукой старшины одеяло.

Она сказала, что тот крохотный светящийся ребенок – наш ребенок? Она, значит, забеременела от меня тогда, когда мы с сэром Гендельсоном ехали к монастырю монахов-воинов, родила, и теперь я – отец этого светящегося чуда с крылышками? Ни фига себе финт ушами. Но лучше помалкивать, а то меня даже благочестивый отец Дитрих отправит на дыбу, а потом на костер. За усиление противника и увеличение его поголовья.

Светящийся огонек влетел в окно, быстрыми кругами прошелся над кроватью. Я ошалело осмотрелся, потом вспомнил, ах да, этот мотылек, будучи ребенком от такого странного мезальянса, в состоянии находиться в обоих мирах. Хотя, наверное, возможности его ограничены, но все-таки…

– Мама тебе все сказала? – спросил я.

Он сделал кувырок через голову, крикнул хвастливо:

– Красиво получается? Да, мама сказала, куда тебя отвести. Сейчас пойдешь?

– Да, – ответил я торопливо. – Да!

Он закружился по комнате, показывая, то какую скорость может развить, то делал петлю Нестерова, бочку, иммельман, даже штопор, я не выдержал и подхватил у самого пола:

– Разобьешься, дурачок!

На пальцах осталось ощущение прохлады, словно подержал замерзшего и почти невесомого котенка. Светлячок тут же выпорхнул с веселым смехом.

– Ага, испугался?

– Еще бы, – ответил я сердито. – Тебя как зовут?

– Еще никак, – ответил он. – Мама сказала, что имя придумаешь ты.

– Ого, – сказал я невольно. – Это непросто… Ладно, пойдем, буду по дороге думать. Случай трудный, это не какого-нибудь негра назвать Ваней, а пса Мудозвоном, чтобы все мужчины оборачивались… Ты ж не совсем негр, хоть пятая графа у тебя еще та… Мулат, метис или просто гибрид – это неважно, лишь бы человек… гм… хороший, а уж мы с мамой тебя, летуна, воспитать сумеем, по струнке порхать будешь, «Отче наш» и «Устав молодого бойца» без запинки чтоб…

Он кувыркался, не слушал, а я торопливо оделся, руки дрожат, сам не понимаю, что плету, ошалев от такой новости, лишь бы не молчать, не так дурь будет видна, главное же говорить глубокомысленно, раздумчиво, с паузами, морща лоб и двигая бровями. В окно смотрит глухая ночь, острый луч рассеянного света падает через всю комнату наискось, и когда мой летун пересекает его, тельце вспыхивает, искрится, словно внутренности из одних снежинок.

С разгону налетел на светильник, но увернулся и пролетел над ним, я раскрыл рот, чтобы заорать, обожжешься, дурилка, крылышки на огне тю-тю, это не пальчик обжечь, но призрачный ребенок даже не заметил огня, хотя на огне светильника можно печь яйца и плавить железо. В самом деле, мелькнула мысль, он одной ногой в том мире, другой в этом: может появляться и наяву, но не сдвинет здесь и пушинку. Но это и хорошо, зато никакая пушинка не сдвинет и его…

Я ощутил облегчение, удивился, не проявление ли родительских чуйств, не рано ли, сам еще не вышел из молокососного возраста. В нашем времени можно и до старости остаться ребенком, таких никто идиотами не называет, у нас политкорректность в ходу, это называется сохранением идеалов детства до глубокой старости, должно вызывать восхищение.

– Все, – сказал я, – готов!

Молот на поясе, меч за плечами, кинжал в ножнах, амулет и крестик на груди, я подумал, что бы взять еще, почему-то страшновато вот так по замку, хоть и своему, но эта такая шутка юмора, насчет своего, это не совсем свой, если я в постель беру меч и молот, да и доспехи складываю рядом на лавке.

Мы двигались по этажам, но не вверх, а вниз, а-потом по туннелям, подземельям, наконец светлячок с довольным воплем пролетел сквозь одну из дверей, как будто это она нематериальна. Может быть, подумал я сумбурно, просто сильно разрежен, вот и проходит сквозь материю, хотя это не мое дело разбираться в таких материях, во, уже скаламбурил, хоть и криво, как все у меня, значит, прихожу в себя…

Он запорхал перед массивной стеной, описал круг размером с большой щит, пропищал:

– Здесь!

– Здесь стена, – сказал я. – Что, кольцо в стене?

– За стеной комната, – пискнул он торопливо. – Но дверь заколдована…

– Даже ты не можешь? – спросил я.

Он сказал обидчиво:

– Не сможешь даже ты!

Все верно, подумал я виновато, папа всегда самый сильный и самый умный. Если уж даже я не могу, то чего от ребенка хочу, дубина. Нет во мне родительских чуйств или родительского понимания. Рано мне вообще-то детей заводить. Правда, мы все их заводим, когда… гм… рано. А потом детям врем, что именно так мы все и планировали, не сознаваться же, что проклятая резинка лопнула…

– А дверь где?

– Не знаю, она незрима!

Я отступил к противоположной стене, сказал чаду строго:

– Отыди!

Он радостно пискнул:

– Ого! Я еще не видел, как ты этим молотом, но мама рассказывала… ты самый сильный!