Юрий Никитин - Уши в трубочку

Я сбросил щеколду, отодвинул засов, тихонько приоткрыл дверь. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, а яркая бледная луна смотрит пугающе загадочно, на светлый круг медленно и грозно наползает край черной тучи. Дверь тихо захлопнулась за моей спиной, едва я отнял пальцы, хотя раньше она такое вроде бы не проделывала.

Очень медленно я прошелся по лестничной площадке. Будь мы в особняке, это значило бы, что я спустился с крыльца, тусклый свет фонарика выхватывает только ближайшие кусты, над головой сонно каркнул ворон, под ногами шуршат подземные звери, а за деревьями жутко и тоскливо воет волк-оборотень, но я на двадцатом этаже, так что прошелся мимо кабинок лифта, выглянул в окно и даже заглянул в трубу мусоросброса. Хотя умом понимаю, что нет большей дурости выходить вот так среди ночи в полнолуние, держа в руке слабенький фонарик, когда надо бы скорострельную ракетную установку и чтоб заряды автоматически сменялись в диапазоне от серебряных пуль до бронебойных снарядов, самонаводящихся и тоже серебряных, однако нечто более сильное, чем инстинкт самосохранения, не давало мне вернуться взад. Я знал, чья это великая и несокрушимая воля, и потому медленно прошел к двери, что ведет на крышу, заглянул, всматриваясь в ступеньки и вслушиваясь в малейшие шорохи.

Страшное напряжение отпустило, я ощутил, что могу возвращаться. Это значило одно из трех: либо опасность миновала, либо нечто уже успело за моей спиной проникнуть в квартиру.

Я задержал дыхание и ринулся обратно. Дверь долго не открывалась, я взмок от усилий, наконец ворвался в прихожую, ожидая увидеть забрызганные кровью стены, красные лужи на полу, проскочил в спальню…

Торкесса разметалась в божественном сне, разогретая, вся в выпуклостях на нужных местах, а также во впуклостях, тоже там, где следует. Лунный свет скользил по ее лицу. Я со страхом ждал, что вот начнет преображаться, вытянется в волчью морду, но, видимо, на их Бетельгейзе оборотни не водятся. Или на них должна действовать своя национальная луна, а под чужой гимн не шевельнем и пальцем.

Осторожно выбрался обратно, с пистолетом на изготовку обошел квартиру, проверил и перепроверил все, заглянул под кровать, под столы и стулья, открыл дверцы всех шкафчиков, проинспектировал холодильник. Шампанское и обильная жратва так отяжелили, что ноги едва передвигаются, кое-как добрался до спальни, рухнул рядом с торкессой, не выпуская из рук пистолета.

Сон был тревожный, а среди ночи за дверью в прихожей раздался странный шорох. Я пробудился сразу, будто кто толкнул в бок, взял топор, хорошо сбалансированный, а как же иначе, вдоль стены прокрался в коридор. Под дверью скреблось, сопело, царапалось, затем раздался тяжелый стон. Мне почудился голос минотавра, но какой-то странный, нечеловеческий, замогильный чуточку. Кожу осыпало морозом, пальцы ослабели, топор едва не выскользнул на голые ступни.

Не дыша, я двинулся к двери, обходя телефон по широкой дуге. Глупо поднимать трубку, чтобы позвать на помощь, телефон наверняка уже не работает, это понятно, а едва я скажу в него пару раз: «Але, але», подую в мембрану и начну опускать ее обратно, на лице в это время должно быть крайне обреченное выражение, как сзади тут же набросится монстр. Скорее всего, огромный и мохнатый, но может оказаться и с содранной кожей полутруп, за которым остаются на полу следы из слизи. Нет, потеки, потеки, длинные жирные потеки…

– А вот хрен вам, – сказал я шепотом, – кто предупрежден, тот вооружен.

Снова лег рядом с обнаженной торкессой, в одной руке пистолет, в другой – топор. Она тут же повернулась, закинула, не просыпаясь, на меня руку и ногу, вдобавок положила на грудь голову. Мои веки тут же потяжелели, сознание тут же померкло, будто кто-то щелкнул выключателем.

Солнечный свет выжигает глаза, когда я поднял веки, поморщился и тут же зажмурился как можно сильнее: шторы почему-то раздвинуты, узкий луч бьет в лицо, как боевой лазер. Торкесса все еще на мне, но почти сразу же завозилась, задвигалась, приоткрыла затуманенные сном глаза. Вскрикнула и в божественном испуге натянула одеяло до подбородка. Ее прекрасно уложенные волосы красиво и очень соблазнительно рассыпались по подушке, макияж свежайший, губы подкрашены настолько умело, что я предпочел считать их татуажем. Думаю, ее губная помада никогда не сотрется и не размажется, даже если ее хозяйка будет целоваться с крокодилом или сожрет сильно перченного кита.

– Доброе утро, – сказал я жизнерадостно и с великим облегчением. Ощупал себя, проверяя на предмет внедренных в мое тело яичек паразитов, что вырастут и сожрут меня изнутри, а потом окуклятся и разлетятся. – Как спалось?

Она сказала стыдливо:

– Я так крепко спала… Ты мною овладел, да?

– Вот ты какие сны видела, – сказал я. – Давай колись…

– Тебя мои сексуальные фантазии не интересуют, – ответила она тихо. – Очень уж убогенькие… всего лишь служить твоим фантазиям.

– Действительно убогие, – ответил я. – Потому что у меня, как у всякого нормального, самые простейшие.

Я поднялся, натягивал брюки, из прихожей раздался звонок. Торкессу, как назло, нелегкая вынесла в коридор, я не успел гаркнуть, чтобы не открывала, как уже отодвинула засов, даже не посмотрев в глазок, дура чертова.

К счастью, за дверью всего лишь посыльный, возможно, настоящий, хоть и маловероятно, но даже если монстр, то все же играет посыльного, а не самого себя, уже легче: в руках пакет, перевязанный легкомысленной красной ленточкой.

– Распишитесь, – сказал он. – Вот здесь и вот здесь. Вам посылка от троюродной бабушки.

Я вскрикнул:

– Лилея! У нас здесь нет никакой троюродной бабушки!

– Но пакет вот он, – возразил посыльный с мягким укором. – Нехорошо отказываться от подарков, когда их от чистого сердца пожилые люди… желаю здравствовать, мое почтение.

Он отступил и даже сам закрыл дверь, а торкесса осталась с посылкой в руках.

– Я даже не расписалась, – пролепетала она.

– Еще бы, – сказал я саркастически. – Теперь быстро поставь эту посылку… только очень осторожно!.. а мы хватаем вещички, а то и вовсе не теряем на них время, и… бежим, бежим, бежим! Возможно, успеем. По крайней мере, какой-то ничтожный шанс еще остается.

Торкесса поворачивалась, держа посылку на вытянутых руках. Лицо стало обиженное.

– В кои-то веки у меня появилась бабушка, – сказала она, – а ты говоришь такое! Нет-нет, мы обязательно должны посмотреть…

Я не успел раскрыть рот, как она дернула за кончик ленточки. Я прыгнул, пытаясь на лету остановить ее, однако торкесса ловко увернулась. Узелок распался, я плюхнулся на диван, а посылка раскрылась, как цветок. В руках торкессы осталась толстенная книга, переплет коричневый, древний, торец жестковатый, страницы по краям истлели, но чувствуется, что это не то пергамент, не то папирус, а то даже и велень.