Коллектив авторов - Пути и перепутья

Несколько дней спустя Талия сообщила Кедвин, что одна знатная дама отправляется в Гент и будет рада спутнице со шпагой. Кедвин к этому времени разобрала немало бумаг для сестры Альбины, в том числе и про Лесберг. Заодно оказалось, что одна из монахинь происходила из тех мест и знала тамошние предания. Коротко говоря, башня в лесу была невелика, но из нее шел ход в какие-то пещеры, и вот там-то и пропадали люди. Так что Кедвин не жалела, что не поехала с графом Готфридом. И была окончательно готова покинуть эти края, но на предложение Талии вздохнула:

— Я-то мечтала поизображать горничную.

Талия искренне фыркнула:

— Еще чего. Бессмертная-служанка. Собери свои вещи, и едем сейчас со мной.

Карета доставила их в Регенсбург довольно быстро. Остановились у монастырской, судя по крестам и изображениям святых, гостиницы. Обе дамы прошли через строго обставленную гостиную в небольшую комнату с высоко расположенным окном. Здесь Кедвин ждал наряд, в котором она должна была отправиться в путешествие. Пока она переодевалась, Талия хмурилась и молчала. И тут возник посторонний Зов.

— Твоя будущая спутница приедет позже, а твой бывший спутник хочет с тобой попрощаться. Я буду в гостиной и позвоню в колокольчик, когда придет время.

Талия вышла, а затем в комнату проник Вацлав. Он выглядел смущенным. И молча глядел на Кедвин.

— Почему ты последовал за мной?

Мужчина пожал плечами:

— Да просто приглядеть, чтобы на тебя не напали.

Кедвин привыкла быть воином, но не стремилась объяснять это тем, кто может оказаться ее противником. Поэтому если и усмехнулась, то сугубо в душе.

— Ты слишком близко подошел, вот Талия тебя и почувствовала. Она сказала тебе свое имя? Или…

— Сказала. Кедвин, ты женщина, хоть и Бессмертная. И Талию ты знаешь. Хорошо знаешь?

— Более ли менее. Что тебя волнует?

Лицо Вацлава стало совершенно другим: не волчьим, а растерянным.

— Она говорит, что… любит меня…

Кедвин отошла к стене и села на табурет.

— Я могу в это верить?

— Тебе виднее. И потом тут еще вопрос — нравится ли она тебе?

Вацлав явно не хотел отвечать, но Кедвин смотрела настойчиво, и он кивнул.

— Ну и прекрасно, — сказала она, подумав при этом, что близость с женщиной будет полезна бывшему «вампиру» в любом случае.

— Но она аристократка…

— Мы все подкидыши, — она изложила ему известное большинству, но, оказывается, неизвестное ему правило. — И даже будь она настоящей знатью, разве это помешает гуситу найти с ней общий язык?

Прозвенел колокольчик, Бессмертная заторопилась:

— Учти, Талия очень неплохо владеет мечом, но бывает вспыльчива, так что кроме любви бери у нее уроки и старайся не ссориться по пустякам.

У нее уже не оставалось времени, а он погружался в новую жизнь, и она решилась:

— Можешь рассказать, что чувствовал в могиле?

Он посмотрел на нее с некоторым удивлением, затем ответил, медленно подбирая слова:

— Это не сон, даже страшный, это другое: сразу будто ты есть, и тебя нет. Главное — корни.

— Корни?

— Да, червяки не лезут, а вот корням все равно, тыкаются, хотят влезть в тело, их надо отгонять. Крохотные молнии. Из тебя самого бьют. И страшно, что на следующий корень молний не хватит.

Снова, резче, прозвонил колокольчик.

— Прощай, — сказала женщина полутора тысяч лет от роду.

— До встречи, — ответил младший Бессмертный.

Автор вдохновился фильмом Сальвадора Дали и Луиса Бунюэля «Андалузский пёс».

Митос видит, как горят глаза Кроноса. Жёлтые полупрозрачные нити вытекают из зрачков и тянутся к запястьям Митоса, опутывают их и не отпускают.

— Забудь о свободе, брат. Забудь навсегда.

Митос хватает со стола нож Кроноса, чтобы разрезать нити, но те настолько прочны, что лезвие ломается.

— Ты не любишь, когда на неё покушаются, правда? Никто не любит.

Кронос смеётся, нити натягиваются. Лопается кожа на запястьях, из открытых ран начинает фонтанировать кровь пульсирующими толчками, повторяя удары сердца.

— У тебя нет сердца, ты ошибаешься.

Ослепительно-алый цвет крови режет глаза, Митос пытается зажмуриться, но тщетно.

— Это всего лишь лёгкие надрезы на поверхности твоего самолюбия, брат. Ты к ним скоро привыкнешь.

Митос смотрит на свои руки и видит раны, целые дыры в плоти, из которых начинают выползать чёрные муравьи.

— Но я могу причинить тебе совсем другую боль. Соглашайся быть с нами, если не хочешь умереть.

Жёлтые путы покрываются плесенью и сгнивают, его руки свободны, но они больше не принадлежат Митосу; обе его руки отделяются от тела и с мягким глухим стуком падают на камни мостовой.

— Никакой свободы, только я.

Свет меркнет окончательно, и откуда-то из ночного мрака слышится заунывный вой собаки.

«Андалузский пёс воет, значит, кто-то скоро умрёт».

— Что-то ты неважно выглядишь, Митос.

Сайлас всегда был исключительно внимательным к нему. Странно, брат часто не воспринимал элементарные вещи, понятные, казалось бы, даже младенцу, но проявлял участие к Митосу, невзирая ни на что.

— Плохо спал. Ничего, это пройдёт.

— Ты долго думал перед тем, как предложить мне это?

Кронос особым тоном выделил «это», у него вышло не совсем привычно для их общения: брезгливо-насмешливо, Митоса всего передёрнуло.

— В противном случае, ты проиграешь, — спокойно ответил Митос, хотя на самом деле ни о каком спокойствии речи не шло: внутри его полыхало адское пламя сомнений, а по коже ползли муравьи страха из ночного кошмара.

— Я проиграю, а ты, стало быть, победишь?

— Пока не знаю.

— Хочу тебе кое-что показать, — улыбнулся Кронос. Улыбка вышла светлой, почти солнечной, и внутри Митоса всё сжалось. Кронос медленно расстегнул браслет наручных часов. — Смотри внимательно, брат.

Он поднял руку с часами и со всей силы бросил их на бетонный пол, а Митоса догнала странная мысль, что часы были дорогими и их жаль.

— Я — конец времени! — Кронос не смотрел на брата, будто того и вовсе не существовало, однако Митос иллюзий не питал. Кронос слишком заигрался с символами вечности? Так что с того?

— Хочешь сказать, что и мои часы ты остановишь подобным образом?

— Возможно, — сказал уже тише Кронос. — Возможно.

— Я убил Сайласа! Я убил Сайласа, — еле двигал онемевшими губами Митос, стоя на коленях у обезглавленного тела. По его собственному телу ещё бежали электрические разряды Выброса, но Митос почти не ощущал их силы.

Он чувствовал боль, выворачивающую суставы, исступлённую боль, которую усиливало осознание непоправимости произошедшего.

Митос только что убил Сайласа, единственного брата, которого любил.