Коллектив авторов - Пути и перепутья

— Ну, тогда счет три-три, Леголас.

Ни один из них не заметил, когда солнце успело скрыться за горизонтом. Впрочем, обоим сейчас было на это плевать.

— Два с половиной — три с половиной. В мою пользу, Гимли хренов.

Они развели костер в лесу, неподалеку от того самого места, где им пришлось остановиться. Когда мир людей умер, природа, судя по всему, этого даже не заметила. Лес остался лесом. Огонь — огнем. Даже звезды, и те не попадали на грешную землю, раньше времени познавшую ад.

Всадники? Мир сумел уничтожить себя и без них. Ему это было нетрудно.

— Мой брат когда-то любил говорить, что хаос — это естественное стремление человечества, — Митос потягивал третью банку пива, глядя куда-то вглубь леса. Буря внутри утихла, как утихала всегда. Дарий считал, что и в ее появлении не было ничего противоестественного. Что она была частью их природы. Митос верил. Но легче от этого не становилось.

— Твой брательник был тем еще философом. Мой просто считал, что во всем этом дурдоме сильный наконец-то получает возможность взять свое в полном объеме. Твой до или после?

— До. Твой?

— После.

Тишина снова стала естественной частью мира. Она не пугала. Когда-то именно такая тишина могла помочь создать нечто прекрасное, была неотъемлемой частью его рождения. Прекрасное кануло в Лету. Беззвучие осталось, но теперь оно просто давало возможность глубоко дышать и помнить, что ты жив. Но хватало и этого.

Митос смотрел на крылья, раскрытые на жилете готовившего реднека. Ангел и Смерть. Только в этой новой реальности они могли просто сидеть у костра, думая каждый о своем, пока где-то далеко Мор усмехался, глядя как мир следует к концу безо всякого его участие. Митос видел, как Дэрил убивал, но аналогии с Ангелом Смерти не было. На сегодня смерти хватит. Хватит его самого. И даже он сложит оружие и будет молча смотреть на огонь, надеясь, что когда-нибудь из него фениксом появится новый мир. Для него. Для этого реднека и его друзей. Для Мака, Аманды и Джо.

Или найдется очередной новый наивный Прометей. А уж орлов хватит на всех.

— Я приехал в Штаты на каких-то пару дней. Черт, я не раз видел, как все летит к чертовой матери. Но не за каких-то пару дней! — Митос рассмеялся. — Теперь и такое видел.

— Не за пару дней. Мир всегда туда летел. А мы сидели с пивом и смотрели на это.

— Селфи на фоне апокалипсиса?

— Чего? — Дэрил обернулся.

— Ничего. Вас много?

Реднек, блеснув глазами, оскалился. На секунду он опять напомнил Митосу, что и среди людей бывают хищники.

— А тебе какое дело?

Митос развел руками:

— Я — врач, в конце концов. Могу пригодиться.

— Это уже не мне решать. Посмотрим, что скажет Рик.

— Рик? — Митос деланно приподнял бровь. — Он ваш… Вожак?

— Наш шериф.

Вряд ли реднек понял, почему его попутчик согнулся в приступе истерического гогота.

Он никогда не умел останавливаться, если дело касалось его собственной шкуры. «Гнилой» — как говорили одни. «Родной и единственный» — как парировал он сам.

Именно этому он учился у каждого, кого встречал на этой щербатой от трещин пыльной дороге. У любившего павлиньи перья египтянина, давшего понять, что сарказм и ирония не только делают жизнь ярче, но и могут стать отличным доспехом. У его личного «черного человека», лучше всех научившего взвешивать каждый шаг и слово. У брата, не дававшего забыть, что такое улыбка.

Именно все эти гребаные, сраные, трижды проклятые учителя и «гнилая» шкура привели его на эту дорогу и заставили ползти по ней, скребя пальцами сначала землю, потом песок и отплевывая скапливавшуюся во рту кровь из почти оторванной губы.

Он же не умел останавливаться, да? Из-за (ради? благодаря?) улыбчивого, бледного мальчишки, навсегда вбившего в его голову то, что нужно хранить свой огонь. Священника, с такими родными морщинками в уголках глаз, объяснившего, что огонь необходимо еще и дарить.

Само собой, из-за женщины с линией жизни мотылька, показавшей, что зажечь его проще, чем потушить.

Теперь, спасибо разве что не почерневшей руке, каждое движение которой мутило сознание и выворачивало душу, слово «огонь» превратилось в самое грязное ругательство.

Он продолжал ползти. Ученики. Учителя. Женщины. Дети. Все было позади. А могло вырасти впереди, пышным цветом алого мака на залитых кровью полях.

Впереди. Шериф. Не Рик (кто такой Рик?) — другой. Его шериф и судья в одном лице. Свой шериф и свой судья. Он был где-то на этой дороге. И не он один.

Но пока перед ним была лишь пыль и темнота. Боль и жар. И крылья.

Крылья, припорошенные пеплом и пылью, залитые грязью и кровью.

Так не стоило ли ему посчитать их знаком и наконец-то притормозить? Вот только сначала следовало доползти до них.

— Подъем, болтун. Наша остановка.

Митос протер глаза. Первый ночной кошмар среди кошмара реального закончился. Тело ломило, спасибо сну в позе «хрен-тебе-а-не-вытянуть ноги» на заднем сидении. Он посмотрел на свои руки, на которых почему-то отчётливо ощущалась влага. И песок. Влага была реальной.

Все бывает в первый и последний раз. И частенько мы сами решаем, первый этот раз или последний. Истина наивна. Истина банальна.

Митос соскочил с подножки машины и огляделся вокруг.

— Не туда смотришь, — Дэрил взял его за плечо и аккуратно развернул.

Лицо Митоса на мгновение застыло.

Он смотрел на ворота города, жмурясь от яркого солнца. Крепкие стены, фигуры часовых на башнях. Люди любили, да, наверное, и до сих пор любят повторять, что история идет по спирали. Доповторялись, что тут еще сказать. Привет, стражники. Здравствуйте, города, окруженные стенами. Давно не виделись.

— Как называется эта ваша крепость? Вылетело из головы.

Дэрил, вытаскивавший из машины вещи, бросил на него раздраженный взгляд:

— Я тебе и не говорил. Александрия.

Митос вскинулся. Похоже, и он сам дошутился насчет повторений. Он вновь один, он вновь бежит. И он вновь у стен Александрии.

— Да уж. Это была очень долгая дорога. И у вас тут есть добрый шериф и женщина с катаной?

— Да. И не очень-то любят болтунов. А как же твой Париж?

Впервые после его просьбы Дэрил упомянул былую цель Митоса. И это было оправданно. Старик бросил еще один взгляд наверх. Когда-то он считал этот жест символом отчаяния. Знаком того, что больше выхода искать негде и неоткуда ждать помощи.

Мог ли он перепутать отчаяние и надежду?

— Париж умеет ждать. Теперь-то уж точно. А ты, значит, не имеешь ничего против, если я у вас задержусь? Ненадолго.

— Твое дело. Но если ты хоть что-то выкинешь…

Митос поднял руки, показывая, что сдается: