Коллектив авторов - Пути и перепутья

Он размышлял об этом несколько часов, сидя в кабинете над деловыми бумагами. А потом отбросил все свои соображения и вошел в ее спальню. Жажда была слишком сильна: коснуться, прижать к себе, впиться в мягкие губы поцелуем. Целовать длинную шею и накрыть ладонями полную грудь. Подмять под себя, раздвигая прекрасные белые ноги коленом, дотронуться рукой до нежнейшей плоти между бедер. Сомс дрожал от нетерпения от одной мысли о шелке ее кожи, о волнах волос, в которые он сможет погрузить руки, о податливости ее тела. Он вовсе не утомлял ее, как иные мужья, растягивая выполнение супружеских обязанностей. Когда он втискивал член в ее узкое лоно, он уже был готов излиться в него. Прерывистый вздох Ирэн, ее лицо с крепко зажмуренными глазами, сорванный с сомкнутых губ поцелуй, несколько отчаянных, почти болезненных движений — вот и все, чего он хотел. Вот и все. Может быть, еще чтобы она не отворачивалась от поцелуев, чтобы изредка коснулась его сама, посмотрела с лаской — но это уже совсем мечта. Он был готов довольствоваться и малым. Он был готов платить за это любую цену. Но она… Она не желала уступить ему ни в одной мелочи. Так кто из них был жаден и скуп?

На следующее утро Ирэн не вышла к завтраку. Она часто не выходила к завтраку после ночей, которые они проводили вместе. Возможно, это было и к лучшему. Сомс не понимал, отчего между ними всегда после близости повисает неловкость, больше приставшая случайно согрешившим, чем законным супругам, но давно принял это как неизбежность.

Он хотел бы, чтобы было по-другому. Но если с Ирэн получалось только так, то пусть. Он был согласен. Почему же Ирэн не могла принять его таким, каким он был? Разве он был так уж плох?

Сосредоточившись на своем тосте с джемом, Сомс запретил своим мыслям следовать в этом направлении. Не важно, плох или хорош. С Ирэн получалось только так. Он был согласен.

Днем он заехал в порт и узнал расписание пароходов.

Джун добилась разрешения на скоропалительный брак со своим безумным архитектором. Форсайты начинали готовиться к свадьбе. Сомс хотел быть как можно дальше от нее. Как можно дальше от свадьбы и как можно ближе к Ирэн.

Вечером, во время ужина, он внимательно разглядывал свою жену и не мог понять, знает ли уже Ирэн о свадьбе, что она думает по этому поводу… Сомс решил не поднимать эту тему.

Сегодня Ирэн была в темно-красном платье, и этот цвет шел ей необычайно. Она выглядела в нем совершенной — как статуя богини — и недосягаемой. Сомс смотрел на это божество и не мог поверить, что только прошлой ночью он прижимал к себе ее обнаженное тело. «Я пропускал эти волосы меж пальцев», — напоминал он себе. — «Я стягивал ночную сорочку с этих плеч и сжимал губами соски, укрытые сейчас под панцирем корсета. Я касался самого интимного, что есть в этом теле». Он ощущал, как она напрягалась, когда он входил в нее. Да, он делал это с ней, обладал ею, каким бы недосягаемым божеством она не казалась.

Что отличало Ирэн от любой другой женщины? Что отличало Ирэн Эрон от какой-нибудь опустившейся дочери разорившихся родителей, пошедшей по рукам ради пропитания? Где бы она сейчас была, не женись он на ней? Почему она позволяла себе едва удостаивать его взглядом?

Долгое отчаяние, усталость от холодности, утрата надежды переплавлялись в душе Сомса во что-то другое, в черное, мерзкое: в злобу, обиду, желание подчинить.

Ирэн, словно почувствовав это, ушла сразу после ужина. Сомс еще долго сидел над рюмкой кларета. А когда вышел из столовой, услышал звуки рояля. Он подошел к двери в музыкальную комнату. Ирэн разучивала ноты и выглядела очень увлеченной. На пюпитре стояла книжица Джун.

Услышав шорох или почувствовав присутствие, Ирэн вскинула голову и напряженно застыла. Но вся чернота, вся злоба внутри Сомса растаяла под потоком мучительной щемящей нежности, как старый затоптанный снег под солнечными лучами. Растаяла и утекла грязной водой.

Он подошел ближе и улыбнулся.

— Ирэн, я подумываю о небольшом путешествии. Я узнавал про Италию, но мы можем выбрать любую страну, куда бы тебе хотелось поехать.

Ирэн нравилась Италия. Сомсу казалось, что Италия ей идет, как могла бы идти яркая шаль. Когда они вместе гуляли по зеленым холмам меж оливковых деревьев, Ирэн казалась ожившей статуей богини, сошедшей с пьедестала. Не застывшей и холодной, как дома, а живой. Итальянское солнце играло на ее щеках румянцем, блестело в ее глазах, украшало волосы бликами. Сомс же, напротив, застывал все больше, вел себя деликатнее, чем дома: боялся спугнуть эту живость.

И чем тише и мягче он становился, тем смелее делалась Ирэн. Сомса сбивали с толку итальянцы. Они были слишком шумные, он никогда не мог понять, что им надо, для чего они суетятся, даже когда для дела этого совершенно не требуется. Конечно, он умел внушить уважение и им, но все же от одной необходимости контакта уставал. Однажды, совершенно вымотанный чрезмерно разговорчивым владельцем гостиницы, он нехотя признался в этом Ирэн. И, как ни странно, она тихо рассмеялась, а в следующий раз, едва ощутимо коснувшись его рукава, подошла к итальянцу сама и избавила Сомса от необходимости обмениваться с ним многословными приветствиями.

В один из дней, проведенных в Риме, они отправились смотреть руины Колизея, недавно освобожденные от обосновавшихся там бандитов. Ирэн любовалась древними камнями, а Сомс любовался ею. Она затмила бы собою любую римскую императрицу. Он подумал, не сказать ли ей об этом — в Лондоне точно бы промолчал — но постоянное присутствие всех этих бесконечно треплющихся итальянцев делало свое дело. Сомс неловко выговорил свой комплимент. Ирэн покачала головой.

— Если бы я была здесь, то только на арене…

— Как христианская девственница? — Сомс поднял бровь. — Я бы предпочел видеть тебя на трибунах, как увешанную драгоценностями римскую матрону.

— Совсем не моя роль, — Ирэн отвернулась.

— Потому что ее ты уже играешь и тебе хочется разнообразия? — немного резче, чем ему бы хотелось, спросил Сомс. Он чувствовал, что начинает злиться, и постарался подавить раздражение.

Ирэн не ответила.

— Если бы ты попробовала роль травимой зверьми великомученицы, вряд ли бы это оказалось приятнее, — сухо добавил Сомс. — Аналоги этой арены в нашем времени существуют.

Ирэн обернулась и посмотрела на него с прежней, лондонской холодностью.

Вероятно, он снова все испортил. Сомс резко вздохнул. Что ж, значит, для него все было окончательно безнадежно и не имело смысла притворяться, что это не так.

— Не вижу никакой красоты в несчастье и разрушении. Красота — это благополучие и достаток, — отрывисто сказал он. — Мне прекрасно известно, что ты презираешь мои взгляды, тебе ближе те, кто упивается трагическим. Но творцы прекрасного всегда жили за счет тех, кто умел позаботиться о хлебе насущном. Презирать последних — попросту нечестно.