Коллектив авторов - Пути и перепутья

По сравнению с этим ужасом здания театров во Владимире и Великом Новгороде выглядят почти симпатичными, но человека, никогда не видевшего новый МХАТ, они приведут в ужас.

Заволжску в этом отношении повезло: здание XIX века с колоннами смотрелось действительно очень приятно. Расположенный перед фасадом сквер был стилизован под старину: фонари, афишные тумбы, фонтан — все напоминало о позапрошлом веке. Только булыжной мостовой и скучающих у дверей извозчиков не хватало.

У служебного входа театр сидела интеллигентная пожилая дама. Я предъявила удостоверение частного детектива и повторила уже привычную сказку — дескать, выясняю, не являются ли Перевезенцевы наследниками очень богатого человека, который недавно скончался в Москве.

Увы, дама то ли не смогла, то ли не захотела мне помочь, заявив, что начала работать в театре лишь два года назад и Марию не застала. Впрочем, один полезный совет я все же получила — обратиться к Елене Харламовой, лучшей подруге Маши. Харламова должна была сегодня прийти в театр, и мне милостиво разрешили подождать ее на проходной.

Так я и сделала. Вокруг царила тишина — та волшебная, глубокая и завораживающая тишина, которая бывает лишь в театре. Иногда ее нарушал звук открывающейся тяжелой двери, впускавшей внутрь людей разного пола, возраста и внешности. Однако во всех было и что-то общее, позволявшее сразу причислить их к актерскому цеху. Они косились на меня с явным интересом, но вопросов не задавали.

Время шло. Мне захотелось есть и пить, но я боялась уйти: о встрече по настолько деликатному вопросу лучше договариваться лично, а не по телефону.

Я уже начала подозревать, что интеллигентная дама меня обманула, когда она радостно приветствовала очередную вошедшую:

— О, Леночка! Вас тут частный детектив дожидается!

Харламова оказалась явной травести — невысокая, худая, с коротко остриженными волосами, покрашенными в ярко-рыжий цвет. Серые глаза взглянули на меня внимательно и жестко:

— Что вам нужно?

Я предъявила удостоверение и повторила свою легенду. Все так же настороженно глядя на меня, актриса сказала:

— Что ж, Вере Васильевне и Маше деньги не помешают. Но у меня сейчас дела, освобожусь через пару часов. Сможете подождать?

Я кивнула.

— Хорошо. Я позвоню вам, когда освобожусь. Дайте свой номер.

Записав его, Харламова быстро зашагала вглубь театра. Я проводила ее взглядом. Интересная девушка…

Оставшееся до встречи время я решила провести в кафе, расположенном неподалеку от театра. Актриса показалась мне достаточно жестким человеком; если бы она не хотела говорить со мной, то отказалась бы сразу. А если вдруг передумает, то наверняка сумеет скрыться от нежелательной собеседницы. Так что дальнейшее дежурство на проходной не имело ни малейшего смысла. Да и старушка-вахтерша посматривала на меня подозрительно. Видимо, мое присутствие не давало ей заняться какими-то своими делами, вроде общения с подругами-уборщицами или чтения припрятанной в столе книжки.

Кафе, где я провела следующие два часа, оказалось по-настоящему артистическим и очень симпатичным. На стенах висели фотографии актеров — начиная от дам и кавалеров, одетых в наряды XIX века, до наших современников в футболках и джинсах. Одну стену целиком занимали автографы звездных посетителей — их оказалось на удивление немало. Что ж, все закономерно: Заволжск — древний город с давними театральными традициями, так что бывали здесь многие.

Кормили тут тоже очень прилично. А когда я с предвкушением вонзила нож в кусок чудесного торта, позвонила старушка-соседка, которая подрабатывала моим секретарем. Как оказалось, Харламова спрашивала у нее, действительно ли я являюсь частным детективом.

Я сделала зарубку на память: Харламова не только умна и ответственна, но и обладает прекрасной памятью. Визитку я ей не давала, так что телефон мнимого агентства «Альбакор» она запомнила за те несколько секунд, что я показывала свое удостоверение. Значит, в разговоре придется быть предельно внимательной.

Харламова позвонила мне точно в назначенное время. Мы снова встретились у служебного входа.

— Где вы хотите говорить? — спросила она, предельно собранная, с серьезным выражением симпатичного в общем-то лица.

— Скажите, у вас остались фотографии Марии и ее близких?

— Да.

— Тогда у вас дома, если вы ничего не имеете против.

— Я не против, но ехать придется далеко, — предупредила Елена.

— Я готова. Увы, машину не вожу из-за плохого зрения, а на личного шофера пока не наработала: начальство у нас скупое. Так что придется общественным транспортом.

Впервые за все время знакомства она улыбнулась:

— За неимением гербовой пишут на простой!

Харламова жила в высотке на окраине Заволжска. В квартире нас бурно приветствовал огромный беспородный пес. К счастью, я не боюсь собак, иначе от подобных проявлений радости меня хватил бы инфаркт.

Крохотная однушка привлекала внимание скорее чистотой, чем роскошью. Было совершенно очевидно, что хозяйка приходит сюда только спать, а все ее интересы сосредоточены совсем в ином месте.

— Если вы голодны, разогрейте ужин, — сказала я, чувствуя себя очень неловко. — Я поела в кафе и больше ничего не хочу, а вы весь день на ногах.

— Да, умираю от голода, — улыбнулась Елена, ставя на огонь кастрюлю с водой. — Так что вы хотите знать о Перевезенцевых?

— Все. Что за семья, откуда родом, как жили…

— А как вам это поможет установить, являются ли они наследниками этого вашего миллионера? — подозрительно уточнила женщина.

Я вздохнула и пустилась в объяснения. Тут главное было не завираться. Впрочем, как и в моей профессиональной деятельности. Чем больше правды, тем легче скрыть ложь. Так что скоро Елена успокоилась и, достав из холодильника пачку пельменей, начала рассказывать.

— Обычная советская семья. Прадед Маши, Афанасий Семенович, был священником. Его арестовали в тридцать седьмом и приговорили к десяти годам без права переписки. Жена Афанасия Семеновича к тому времени уже умерла; остались двое взрослых детей, Иван и Зоя. Они каждый месяц относили в тюрьму передачи для отца. Только в конце восьмидесятых Перевезенцевы узнали, что Афанасия Семеновича расстреляли еще в начале тридцать восьмого. Так и не удалось выяснить, где он похоронен.

Меня передернуло. Я знала, что подобное произошло с десятками тысяч людей, но каждый раз мне становилось не по себе от цинизма и подлости советских властей.

— А потом началась война. Иван Перевезенцев погиб в сорок втором, во время отступления. Был похоронен в общей могиле, и к концу войны не осталось никого, кто помнил бы, где она находится. Зоя работала санитаркой в заволжском госпитале. Там познакомилась с одним человеком. Вылечившись после ранения, он ушел на фронт, а Зоя в сорок четвертом родила дочь и назвала ее Верой. Отец так и не увидел девочку — пропал без вести в начале сорок пятого. Во время перестройки Перевезенцевы пытались его найти, но так и не смогли. Всю войну и позже, до пятьдесят четвертого года, Зоя каждый месяц носила в тюрьму передачи для отца.