Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том четвертый. Элеонора Августа фон Эшбахт

— Да-да, и толстяк с ними. Советник этот… Не помню, как его там…, — прапорщик стал смеяться, а улыбочка-то после раны страшная у него стала. — Стоят на пристани, на головешки смотрят, ужасаются. Я им сказал, чтобы в лагерь не шли, чтобы там вашего разрешения ждали.

— Это правильно, пусть постоят там, и хорошо, что ужасаются, — мрачно произнёс генерал. — Пусть знают, что и с ними может подобное случиться. А чего они приехали, вы не спросили?

— То не моё дело, — отвечал Максимилиан. — Но, если нужно, поеду расспрошу.

— Нет, не так мы поступим, — произнёс генерал задумчиво и крикнул: — Гюнтер, сюда иди!

— Что надобно, господин? — тотчас явился из-за шатра денщик.

— Дело будет непростое, но сделаешь, так получишь монету.

— Готов я, — отвечает слуга.

— Вино им отнесёшь и скажешь, что у меня совет. Скажешь, чтобы ждали. А сам…, - Волков остановился.

— Что? — хотел вызнать Гюнтер.

Кавалер думал о том, что «толстяк», советник Вальдсдорф, был при прошлой встрече более иных расположен к нему. Ну, так во всяком случае генералу казалось.

— Там такой толстяк есть, Вальдсдорф, вот уж придумай как, но нужно мне с ним вперёд поговорить будет. И так, чтобы другие господа о том разговоре не прознали. Скажи ему, что буду ждать его за сгоревшим амбаром, что был на восточном конце пристани.

— Господи! — воскликнул слуга. — Да как же я ему это втайне от других господ скажу?

— Я тебя взял, потому что ты мне дураком не казался, вот и оправдывай, придумай как. За то и талер тебе обещан. Отнесёшь вина и шепнёшь или моргнёшь ему, он сообразит, для толстяка он совсем не глуп.

— Ну, попробую, — неуверенно говорил Гюнтер.

— Пробовать не смей! — резко сказал ему господин. — Не пробуй, а делай! Речь о важном идёт, всё, ступай! Неси им вино и скажи, что извиняюсь за ожидание.

Слуга ушёл задумчивый. Очевидно, думал, как выполнить поручение господина.

— Может, мне это сделать? — предложил Максимилиан.

— Нет, тут дело тонкое, нельзя, чтобы купцы знали, что я прежде с советником переговорить хочу. А вас сразу в хитрости заподозрят, — говорил генерал, отпирая казну.

Он вытащил оттуда один мешок с серебром. Тысяча монет. Чуть поразмыслив, вытащил ещё один. Запер сундук. И пошёл из лагеря, взяв с собой лишь Максимилиана и пару гвардейцев. Пешком пошёл.

Гюнтер не оплошал, заработанный талер на жену уже решил потратить при возвращении из похода. Вальдсдорф ждал генерала за сгоревшим амбаром. Амбар сгорел не весь, нижние старые брёвна были сыры, они не сгорели и тлели, дымя при том изрядно. Жарко было, лето вообще выходило жарким, а тут ещё дым, тучному советнику из Рюммикона воздуху не хватало, он покраснел и махал на себя рукой, ища место, где дым будет его меньше одолевать.

— Рад вас видеть, друг мой, — сразу начал разговор генерал.

От слова «друг» Вальдсдорф поморщился, даже озираться стал. Не очень-то ему хотелось прослыть в земле Брегген другом свирепого кавалера фон Эшбахта. Особенно после того, что тот учинил с торговым городом Мелликон.

— Надобно нам торопиться, — заговорил толстяк. — Товарищи мои могут ещё меня хватиться, пойти искать. Я сказал им, что надобно мне по нужде.

— Сие мудро…, - Волков поднял один мешок с серебром и потряс им, чтобы звон советник услыхал. — Хорошо, говорите, зачем приехали ко мне.

— Как узнали, что вы с Мелликоном сделали, так решено было сразу ехать сюда. Господа волнуются за свои дома и лесопилки.

Волков тут сразу в лице переменился и понял, как осенило его:

— Так значит, разбитый мною отряд отошёл из лагеря в Рюммикон!

«На восток пошёл, а не на юг, вот почему мои разъезды его не нашли!»

Вальдсдорф смущённо разводил руками: мол, что тут говорить.

— Значит, и людишки из Рюммикона были в том отряде? — продолжал кавалер, даже прищуриваясь.

Советник опять молча разводил руками. Говорить о том он не хотел.

— Отвечайте, Вальдсдорф! Что молчите? — сказал генерал сурово. — Были ваши люди при штурме моего лагеря?

— Только молодежь неразумная, — наконец заговорил советник, — те, что вопреки желанию отцов охотниками пошли. Так наказаны уже они, кого раненого привезли, а кого уже и холодного.

— А теперь отцы города приехали просить, чтобы я город не палил?

— Хотят мира от вас.

— Мира. Ну да, конечно, — Волкова сразу злость отпустила. — Так пусть своего депутата в совете попросят о мире начать говорить. Мне самому мир надобен.

Он бросил мешок с серебром к ногам советника: это ваше!

Советник на мешок смотрел с удовольствием, как обжора на богатый стол, но брать не торопился, только помотал головой: весьма сомнительно теперь достижение мира. Посмотрел и сказал:

— После бед, что вы учинили, только глупец отважится говорить в земле Брегген о мире с вами.

Это было как раз то, что Волков меньше всего хотел услышать.

«Неужели придётся к следующей весне собирать войско?»

От этой мысли у него в душе похолодело.

«Герцог ещё больше беситься станет! Вся ярость его из-за этой войны. Пока не закончу её, примирению нашему не бывать. Но как её закончить? Должен быть ключ к тому замку! Не может так быть, чтобы не было решения к этой задаче, должно быть решение, надо найти его! Толстяк не так уж и богат, дам ему ещё серебра, пусть скажет, что делать».

Он поднял второй мешок с серебром и потряс им перед советником.

— Вальдсдорф, мне нужен мир. Что для того надобно сделать?

Советник покосился на второй мешок, что Волков держал перед ним. Теперь он стал мяться. Кажется, он знал что-то, но боялся говорить. Он стал ещё краснее, чем прежде. И ещё больше отмахивался от дыма.

— Ну, советник! — воскликнул кавалер. — Две тысячи талеров! Говорите, Вальдсдорф, говорите, — уже сквозь зубы шипел генерал, — не серебром, так железом от вас всё вызнаю. Не отпущу вас, пока не скажете… Ну, холодное серебро или горячее железо?

Тут советник наконец выдохнул так, словно из воды вынырнул, и говорит:

— Прямо на юг от Рюммикона, по малой речке Золле, если подняться в горы, есть несколько деревенек, они все на той речке стоят, их также прозывают Золле…, - он замолчал.

А генерал, бросив мешок с серебром на землю, схватил толстяка за руку, схватил весьма крепко:

— Ну, Вальдсдорф, говорите же…

— Там большие склады леса, — продолжил советник, не без опаски косясь на рыцаря, — говорят, что там сейчас восемьдесят тысяч брёвен. В тот лес вложены деньги всех первых семейств земли Брегген.

— Ну, ну, говорите же, друг мой, — сразу стал мягче генерал, он и так уже всё понял, но ему нужны были подробности. — Что там за лес, почему его не свозят с гор вниз, чьи деньги в него вложены?

— Говорю же, все первые люди Бреггена там, в том лесе, долю имеют. Всякий в том деле желает участие принять. Да не всякому дают. А лес там превосходнейший. Я слышал, что там двенадцать тысяч брёвен — лес строевой, корабельный: сосна да кедр горный. Бревно к бревну. А ещё есть четырнадцать тысяч дубов превосходных. За такой дуб в Нижних землях корабелы платят двадцать один гульден за двадцать брёвен того дуба. Он идёт на оснастку кораблей. Крепок, и гады морские его не грызут. А из отходов, из брака, там жгут уголь, тоже его вниз спускают.