Ярослава Кузнецова - Химеры [СИ]

— Рейна Амарела, я ничем не могу вам помочь, — утверждали наверху. — Я лицо неофициальное. Все возможное влияние я употребил на то, чтобы пробраться сюда.

— Зачем вы пришли? — сипловатый женский голос, очень усталый.

— Чтобы предотвратить большую беду.

Шаги. Скрип стула. Тяжелый вздох.

— Говорите.

— Рейна, вы в тяжелом положении, но разгуливающий на свободе наймарэ — это беда общая. Возможно, катастрофа. Вы не сможете явиться в срок и отпустить его. Буду честен: скорее всего, вас убьют до того, как этот срок настанет. Простите.

— Ничего.

— Услуги, которые я оказываю, не имеют ничего общего с мировыми катастрофами, Ваше Величество. Вы просили связать вас с Полночью, я выполнил вашу просьбу. Но теперь… обстоятельства изменились.

— Что я должна сделать?

— Подпишите это письмо. Вот, смотрите, здесь написано, что вы просите и приказываете наймарэ покинуть Серединные земли и удалиться к себе. Я передам вашу волю, и все закончится.

— Дайте я посмотрю.

— Прошу.

— Да… все верно. Видимо, то, что вы предлагаете — наилучший выход для всех. Вы, естественно, не сможете известить адмирала Деречо?

— Я оказываю только определенные услуги. Их перечень вам известен.

— Да, конечно.

Ах, услуги ты оказываешь, сукин кот…

Он осторожно коснулся плеча Хавьера. Тот подполз ближе.

— Сейчас я пробью дырку в полу и изувечу этого услужливого господина. А ты выведешь рейну. Она тебя узнает и пойдет за тобой. Понял?

— Да.

— Отлично.

— Но как…

— С легкостью.

Он, недолго думая, уперся плечами в каменный потолок и начал распрямляться.

Иногда неплохо быть давно мертвым. Понятия «тяжелый» и «невозможный»… видоизменяются. Расширяют свои границы.

Каменная плита с мерзким скрежетом приподнялась, выламываясь из тисков намертво схватившегося раствора. Он отвалил ее в сторону — и впрыгнул в комнату, в облаке пыли и рваной паутины.

…Осень наполняет собой лес, и лес звенит.

Небо залито яркой синевой, взметываются вверх стволы деревьев.

Последнюю неделю было сухо, и палая листва под ногами рассыпается шорохом.

— Фу, — сказал День и сбросил с плеч тяжеленный рюкзак, примостив меж корней старого ясеня.

— Что фу, то фу, — Рамиро Илен согласен с ним целиком и полностью.

В этой части леса тихо: железка проходит севернее, и шум проходящих на Большое Крыло товарняков здесь почти не слышен.

Только иногда земля содрогается — молча, беззвучно.

Рамиро подумал, как выглядит этот край с высоты птичьего полета: скалы, холмистые предгорья, перелески, клочья возделанной земли, темные пятна озер и серая сеть дорог.

День проверил застежки, сел на землю, оперся спиной о рюкзак и устало прикрыл глаза.

Под глазами залегли тени, острее выступили скулы, волосы потускнели.

Есть пределы даже дролерийской выдержке.

— Вступайте в ряды партизанского ополчения, мы обеспечиваем строгую диету и длительные пешие прогулки на свежем воздухе.

— И посещение основных достопримечательностей центральных областей Дара…

— …С последующим их разрушением.

И приятную компанию, хотел сказать Рамиро, но промолчал.

— Надо бы палатку поставить, стемнеет.

— Часа через три обязательно стемнеет.

Рамиро так устал, что жевал галету из сухпайка как кусок картона, не чувствуя вкуса. Ныла натертая нога — надо бы перемотать портянку, но пока можно не двигаться, боль терпима.

Над их головами пролетела цапля — изнанка крыльев ярко вспыхнула на солнце.

День оттянул пальцем ворот гимнастерки, задышал размеренно и глубоко. Винтовку он положил рядом, так чтобы можно было сразу дотянуться.

Вдалеке ухнул выстрел, залаяли собаки.

— Опять. Нет, ну который раз уже влетаем. Они тут через каждые полсотни метров, что ли, стоят?

День, не разлепляя ресниц, протянул к нему руку.

Тонкие твердые пальцы оплелись вокруг Рамирова запястья с силой, которой никогда не будет у человека. Рамиро привычно закусил губу.

Ничего не произошло.

Только вот лай собак стих, в нагретом осеннем солнцем лесу встала тишина, звонкая, до краев полная шелеста листьев.

День совсем сполз на землю, закинул руки за голову и счастливо вздохнул.

В вишневых длинных его глазах отражался свет — как в витражных стеклах.

Рамиро шмыгнул носом — последние несколько раз у него начиналось носовое кровотечение.

Те же дубы, те же ясени, та же палая листва, чуть пахнущая прелью. Сквозь пропотевшую гимнастерку ощущаешь спиной шероховатости древесной коры, нога саднит и ноет, а может, это не нога, а в плече — прошлогодний шрам от осколка.

То же небо, тот же холодноватый воздух, который последнее сентябрьское тепло расслоил на пласты, как молоко.

И мир — тот же.

Если пройти на север, железной дороги здесь не будет.

Рамиро несколько раз сглотнул с закрытым ртом — как ныряльщик, опустившийся на слишком большую глубину.

— Где мы? — спросил он.

— Не знаю, — беспечно ответил День. — Там, где за нами не охотятся люди лорда Макабрина. И где при удаче меня не прибьют к воротам его крепости. Давай ставить палатку.

— Это не Сумерки?

— Ну что ты. Мы в двух шагах от вашего человечьего мира. Чуть дальше, чем могут почуять собаки.

Рамиро перекатил затылок по стволу, потом тоже сполз на мох и листья, запрокинул голову — из носа все-таки потекло.

— А вроде ничего не изменилось…

— Ничего и не изменилось, — сказал День. — Ты изменился, а мир не меняется.

— Я изменился? — Рамиро прислушался к себе. Кружилась голова и текло из носа. Гудели от усталости мышцы. Ныла натертая нога, а может, плечо. Тупая боль смешалась с усталостью и гуляла по телу, как прибой.

День засмеялся тихонько.

— У тебя башка крепко привинчена, Рамиро Илен, зато воображение богатое. И ты не боишься свихнуться. Поэтому тебя можно вытолкнуть за рамки вашего человечьего восприятия.

— В другой мир?

— За рамки твоей человечьей локации, балда. Мир вообще-то един. Серединный мир, Сумерки, даже Полночь — явления скорее социальные, чем географические. Созданные единством живущих в них существ. Любая более-менее крупная группа создает свои правила игры, свои законы, свои рамки, свое видение мира. Ты, надеюсь, не думаешь, что мир таков, каким ты его видишь?

— Хм… — сказал Рамиро, жмурясь от кружащейся светоносной сини.

— Ты видишь всего лишь малую его часть. Да и та порядком искажена заученными с детства правилами твоего социума. Мы все живем в коробочках разного размера, — он услышал, как День усмехается. — С раскрашенными нами самими стенками. И рисунки на стенках принимаем за реальный мир. Мало кто способен выйти наружу, а если выйдет, ему становится худо.