Наталья Бульба - Покер для даймонов [Тетралогия]

Так что к тому моменту, как я подошла к произошедшему в гостиной, захлебываясь от слов и смотря на все через влажную от переизбытка чувств пелену, граф, заливисто смеясь, придерживал рану на боку рукой, чтобы ее слишком не потревожить, а наш полный таинственности спутник вторил ему густым басом, в котором мой чуткий слух улавливал более высокие нотки.

Не знаю, как долго продолжалось бы это веселье, если бы его не прервал стук в дверь. Но еще за мгновение до этого я ощутила, как изменились нити связи, протянутые между мной и моим женихом. Как вместо одного теперь уже два потока, не смешиваясь, но словно усиливая друг друга, сплели нас в единое целое.

Похоже, это именно то, о чем меня мама и предупреждала: рухнули блоки, сдерживающие его магию, и теперь передо до мной встает новая задача — выклянчить у маменьки схему щитов, которые не дадут моему жениху возможности узнавать обо всех моих задумках еще до того, как они оформятся в конкретные действия.

— Ваше высочество, вас просит пройти к ней леди Рае. — Не знаю, насколько громко мы веселились, но на лице моего гвардейца явно видно понимание ситуации.

А я сглатываю неожиданно подступивший к горлу комок и замираю, словно вновь ощущая у себя под ногами разверзшуюся пропасть. А во взгляде Карима вижу не только поддержку, но и повторение того вопроса, что он задавал мне вчера: «Готова ли я принять свою судьбу, готова ли сделать то, что мне было предназначено самим моим рождением, смогу ли, приняв, не свернуть с этого пути и стать опорой тому, кому на этой дороге придется пережить еще очень многое? Готова ли любить и верить, терзаясь, сомневаясь, но доверяя душой и душу? Готова ли встать рядом, стать водой, когда будет мучить жажда, и обогреть в морозную стужу? Готова ли взять ответственность не только за себя, но и за него? И не только перед друзьями, но и перед теми, кого сейчас называю врагами?»

И не я, мое сердце, невесомой улыбкой, что коснулась губ, ответило не только ему, но и себе: «Да, готова».

Закираль

Уже само возвращение в этот мир после того, как душа ощутила Пустоту Хаоса, было чудом, а уж слова женщины, которая сейчас стояла у окна и смотрела вдаль и говорила, говорила, говорила… Мягким, тихим голосом, которому я поверил сразу и безоговорочно. И не только потому, что тем, что могу сейчас слушать, обязан именно ей — я не только чувствовал, я ощущал все то, что звучало в ее словах. Ощущал тянущей болью под сердцем, которое вопреки сотням лет тренировок билось, соскальзывая с ритма и захлебываясь; судорожно сжимающимися зубами, которые пытались сдержать вой, рвущийся из моей груди.

— Леди Рае…

— Рае, Закираль. Просто Рае. — Она обернулась ко мне, и в ее глазах я увидел опустошающую усталость. И всеобъемлющее спокойствие — она сделала то, что мало кому было по силам. И не только тем, что вытащила меня оттуда, надежд на возвращение откуда у меня не было, но и потому, что выполнила обещание, которое практически невозможно было выполнить.

И все, о чем я жалел в этот момент, — я не могу опуститься перед ней на колено, склонив голову перед хрупкостью, которая способна свершить то, что не под силу и мощи, перед мужеством, что достойно воина, перед преданностью, что близка к самопожертвованию, и коснуться края ее одежды, отдавая дань благодарности за то, на что она оказалась способна.

— Сестра…

Она чуть улыбнулась, слушая, как я пробую на слух новое для меня слово, ласкаю его губами, наслаждаюсь тем, как оно соскальзывает с моего языка.

— Да, Закираль. Я твоя сестра. И не сожалею об этом: всегда мечтала о сильном старшем брате. Если, конечно, ты не против…

— Рае! — Я сделал попытку привстать, потому что даже предположение, что я могу ее отвергнуть, казалось мне кощунственным, настолько невыносимым, насколько не была невыносима боль от полученных ран.

Она метнулась ко мне сразу, как только я шелохнулся, и удивительно сильной для такой хрупкой фигуры рукой заставила меня опуститься обратно на подушку.

— Ты мог не простить мне смерть своей матери. — И добавила, строго, но продолжая ласково улыбаться: — И тебе желательно не шевелиться, особенно резко — дай своему телу еще несколько часов, чтобы твои раны затянулись лучше.

— Я сделаю все, что ты сказала. Только не оскорбляй меня больше словами бесчестья. А мама… Она сделала свой выбор. И я печалюсь лишь об одном — я знаю ее только по воспоминаниям других. Но даже этого хватает понять — она была удивительной женщиной. И она дала мне жизнь, она дала мне возможность узнать тебя. И она дала мне Наташу.

— Да, Закираль, — она коснулась кончиков пальцев, единственного, что выглядывало из-под белых бинтов, которыми я был почти полностью обмотан, — она дала тебе жизнь. И она мечтала о том, что ты не станешь таким, как твой отец.

— Это тяжелая для меня тема, Рае. — Мое лицо, которое, в отличие от тела, совершенно не пострадало, застыло маской. Дарана собиралась оставить его напоследок — не успела. Она многого не успела благодаря моей невесте. Но… Мысль о том, что эта встреча может быть не последней, холодом обдала сердце. Пришлось откинуть ее как на данный момент несущественную. Но… не забыть. Потому что моя забывчивость могла сыграть не только со мной свою злую шутку. — Я воспитан как черный воин, как алтар, как истинный даймон. Я знаю, что такое — Кодекс чести. Я знаю, что такое — законы Дарианы, законы моего народа. Я со многим не согласен, многое я предпочел бы сделать по-другому. Но это мой народ.

Слова вырывались из груди с огромным трудом: меньше всего мне хотелось ответить этой женщине черной неблагодарностью. Но все, что я говорил, было частью меня, частью моей жизни. И пусть внутренний круг уже заинтересовался моей персоной, в том, что я делал, — не было предательства: правитель темных уже давно знал о том, что на него готовится покушение. Так что… мое сообщение лишь это подтвердило.

Но она продолжает улыбаться, словно все то, что происходит или происходило в моей душе, ей хорошо известно.

— А разве ты не сам все сказал? Это — твой народ. И это — мой народ, хоть я и не называю себя даймоном. Ты — воин. Но скажи мне — тебе доставляет удовольствие убивать? Ты ощущаешь восторг в сердце, когда уходит чужая жизнь? Ты испытываешь радость от мысли, что я, твоя сестра, которую ты назвал своей, Наташа, которую ты любишь, могут исчезнуть в огне будущей бойни?

— Рае, это…

— Я знаю — мои слова причиняют тебе боль. Но я чувствую, на все эти вопросы ты ответишь одним словом: нет. Потому что у тебя действительно есть понятие чести. А раз это так — ответь сам себе на вопрос: зачем оно тебе? Ведь вы придете сюда не потому, что вам нечего есть и вы стремитесь накормить своих, и даже не потому, что вас стало слишком много и вам не хватает места, чтобы жить, и не потому, что мы вас чем-то оскорбили и вы намерены смыть это оскорбление нашей кровью, вы придете сюда не потому, что вашему ялтару не хватает власти. Вы придете, потому что часть из вас испытывает жажду чужой смерти, потому что вам нужны наши женщины, чтобы родить воинов для новой жажды, которая, чуть утолившись, проснется снова, потому что мы не вписываемся в ваше представление о том, какими должны быть. Или ты считаешь эти причины достаточными, чтобы открылись ваши порталы и воины в черных набиру смели в этом мире все, что нам дорого?