Альберт Беренцев - Эльфицид: Сердце Зла

Рядом с Сагануреновым на столике лежала пачка сигар, и он взял одну из них в руку. Пальцы ощутили знакомую шершавость табачного листа, но курить Сагануренов не мог уже почти месяц. Дым приносил лишь адскую боль, раздражая истерзанную хирургическим ножом глотку. Сагануренов уже прошел через много операций, протезирование челюсти, пересадку кожи и даже попробовал лучевую терапию. Но все было тщетно, болезнь победила. Как врач, Сагануренов понимал, что ему конец, что дальше не будет ничего, кроме усиления боли и угасания мозга.

О мозге он знал все, он посвятил ему всю свою жизнь. Он проник в самые черные глубины человеческой психики и вынес оттуда все тайны на всеобщее обозрение. Он показал механистичность того, что люди считали непознаваемой божественностью. Был ли он прав? Он не знал этого, да и не считал никогда, что в науке может быть само понятие правоты. Парадигмы меняются стремительно, и то, что правда сегодня, завтра уже будет шарлатанством. Но ему было страшно, слишком уж глубоко он копал, так глубоко, куда не ступал еще ни один исследователь. Наверное, сигарный дым разгонял этот страх, поэтому он и курил непрестанно, по двадцать сигар в день. Теперь наступила расплата, ведь за все нужно платить.

На этот раз у Сагануренова было время подумать о своей жизни, проанализировать ее во всех подробностях, препарировать, как лягушку в лаборатории. И чем больше он думал, тем больше понимал, плывя по потокам нестерпимой боли, что он думает не о том. Его жизнь и даже его учение были сейчас совсем неважными. Важно было другое, сам факт его умения препарировать глубокие сущности и беззащитность этих сущностей перед ним. Он был препаратором, он был безжалостен, и его безжалостность помогала людям и спасала их от душевной тьмы, которой сами его пациенты боялись. А еще это возвышало его над смертью, ведь даже собственную смерть он мог проанализировать и препарировать. В этом были его бессмертие и его победа…

Стукнула дверь, в квартиру вошел врач.

Сагануренов принял решение еще неделю назад, но неделя понадобилась, чтобы отослать дочь, которая была против.

— Немцы стоят у Варшавы, — сообщил врач.

Но Сагануренова это уже не интересовало, он сейчас вел собственный бой, обреченный на поражение, также, как и поляки против соединенных сил нацистов и советов. Говорить Сагануренов не мог уже несколько дней, поэтому он написал на бумаге по–немецки — «Давай. Сейчас».

Они с врачом все обговорили еще неделю назад, тогда Сагануренов еще мог говорить.

Врач вскрыл ампулу, зачем–то по привычке продезинфицировал место укола и ввел первую дозу морфия. Укол принес тепло, но не снял боли. Сознание тоже оставалось ясным. Морфий больше не притуплял боль, возникла толерантность. Сагануренов понимал это и радовался тому, что понимает. Врач сделал второй укол, доведя таким образом введенную дозу до смертельной. Теперь боль ушла, и одну или две секунды Сагануренов прожил без боли, он даже потянулся к сигаре, как будто действительно мог сейчас закурить…

Но рука уже не слушалась, потом угасло сознание, а потом остановилось и сердце, в результате угнетения дыхательного центра. Но Сагануренов понимал и анализировал свое состояние до последнего вздоха. Это было торжество, разум победил смерть, вытер об нее ноги.

2001

— Вернитесь на места, вы нас всех убьете! — закричал кто–то, — Капитан сказал всем вернуться на места! Мы вернемся в аэропорт…

— Ни в какой аэропорт мы не вернемся, придурок, — ответил мужчина в рубашке, — Ты что не слышал? Они разбили уже два самолета о башни–близнецы в Нью–Йорке. А этот летит на Капитолий. Это не захват заложников, это атака камикадзе. И говорит не капитан, а террорист–смертник…

Самолет тряхнуло, с полок полетели остатки багажа, кто–то завизжал. Говоривший с женой по телефону человек в костюме выронил телефон и бросился его искать, охая и всхлипывая. Другой пассажир, чернокожий старик, уже давно был без сознания, и летевшая этим же рейсом медсестра пыталась его реанимировать, громко ругаясь. Но все заглушал нараставший гул турбин.

— Мы проголосовали, — напомнила стюардесса, у нее была рассечена бровь, лицо заливала кровь, и униформа порвалась в нескольких местах.

— Мы все равно трупы, — сказал Сагануренов, но тихо, и его никто не услышал, или не захотел услышать.

— Э, ой… Говорит, командир, — произнес динамик с сильным акцентом, — Мы летим в аэропорт, чтобы выдвинуть наши требования правительству США. Оставайтесь на местах. На местах.

— Да мы проголосовали, — согласился Сагануренов и сказал уже громче, — Мы все равно трупы! Ворвемся внутрь и покажем им.

Группа из шестнадцати человек столпилась перед запертой дверью в кабину самолета. Раздались крики ужаса и крики одобрения, Сагануренов схватился за тележку для напитков и вместе с еще одним парнем начал долбиться ей в запертую кабину, понимая, что в этом нет никакого смысла, что бронированную дверь не выбить тележкой.

— Прекратите, — потребовал араб через динамик, а в следующую секунду захватившие управление террористы начали раскачивать самолет.

Салон зашатало, остатки посуды с тележки полетели на пол и разбились, Сагануренова бросило на осколки и разрезало ему локоть, стюардессу ударило головой о стену, на парня, помогавшего Сагануренову ломать дверь, обрушился чей–то багаж. Повсюду стояли плач и вой, но кто–то читал «Отче наш».

— Я люблю тебя, — сказал жене по телефону мужчина в костюме и бросился помогать Сагануренову и второму парню поставить тележку и ударить ей о дверь еще раз, и еще. Но потом тележку уже нельзя было удержать, самолет мотало, даже на ногах устоять было невозможно.

— Давай, покатили, — крикнул человек, закончивший читать молитву.

Они кое–как подняли тележку и смогли стукнуть о дверь еще раз, дверь в кабину неожиданно открылась. Араб, распахнувший дверь, дико закричал что–то нечленораздельное и выстрелил из пистолета Сагануренову в грудь. Раненый Сагануренов упал, всех остальных разметало, но стюардесса успела броситься на террориста и вцепиться ему в лицо. Пассажиры толпой ринулись в кабину, закрыть дверь араб уже не смог.

— Сваливайте его, сваливайте! Под нами поле! Сваливайте!

— Пошли вон…

— Сваливайте!

— Аллах Акбар!

Выстрелы, крики, шум турбин сливались с шумом в ушах, который всегда бывает при резкой кровопотере. Самолет тряхнуло так сильно, что раненого Сагануренова ударило о потолок, и он потерял сознание. А через минуту все закончилось.

1391

Сагануренов сидел в иглу, на старых тюленьих шкурах. Был самый канун зимы, когда куропатки замерзают на лету, а собак на ночь берут в иглу и укрывают шкурами, чтобы холод не убил их. Но сейчас собак не было, их всех давно уже съели.