Владимир Пекальчук - Оружейных дел мастер

Странная штука психика. Коварная паскуда, осознав свое поражение по всем статьям, альтернативе снова стать бродягой, которую нигде не ждут и не приветят, предпочла небытие. Из своей собственной руки приняла такую же смерть, какую уготовала Даниле, по сути, тем самым и ему приговор подписав. И вроде бы надо радоваться, что такая дрянь землю больше не топчет… А только на душе не радостно. Тут если кого и жалеть надо, так вроде бы себя, потому как срок и у Данилы истекает — но ему почему-то жаль Роктис. Могла бы себе спокойно жить, припеваючи, под покровительством Валлендела, да только натура толкнула на скользкую дорожку, и когда ведьма оступилась — предпочла, не дожидаясь расправы за предательство, сбежать туда, где палач уже не достанет. И прав король — как глупо.

И как странно. Данила поймал себя на мысли, что внутреннее напряжение отпускает его, оставляя только тупую боль в душе. В какой-то мере даже почувствовал облегчение: все, вот теперь уже все. Не надо ни о чем беспокоиться, потому что участь его наконец-то определена. У летчиков это называется точкой невозвращения, миновал ее — обратно уже пути нет. Еще четверть часа назад Данила мог бы что-то как-то изменить, если б знал наперед, но увы. Дара предвидеть будущее у него нет, равно как и способности отматывать время вспять.

Впрочем, если разобраться, точка невозврата, причем в буквальном смысле термина «невозврат», была пройдена в тот момент, когда эльф-диверсант заехал Даниле в челюсть.

С того момента инженер уже ни на что не влиял и ничего не контролировал. Словно пилот, попавший в пекло циклона, он лишь пытался удержаться в воздухе и не разбиться, не более того. И вот теперь все, что ему остается — это продолжать свой полет по намеченному курсу до тех пор, пока топливо не кончится.

Роктис неподвижно лежит с закрытыми глазами, неподвижная и какая-то умиротворенная. Ее смертный путь, полный хитрости, коварства, вероломства и предательства, закончился.

Данила подошел к кровати, взял свисающую руку Роктис и положил вдоль тела. Еще теплая, но уже начинает остывать.

Позади заскрипело кресло: это Валлендел сел, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладонях.

— А я думал, ты ее терпеть не можешь, — сказал Данила просто для того, чтобы что-то сказать.

— Ну и что? — горько хмыкнул король, — что с того, что не мог?

— Не понимаю я тебя…

— Если у тебя есть, скажем, брат… Ты можешь с ним не ладить, но это не меняет того факта, что он твой брат. Я много кого терпеть не мог, и что? Герцог Ландэгра, к примеру, был рябой, неряшливый, с дурным запахом изо рта, ел руками и вытирал их в свою бороду… Да я сызмальства терпеть его не мог. Но я никогда не переживал за отца, зная, что с рядом ним такой преданный и верный человек. Ландэгра всю свою жизнь провел подле отца — и вместе с ним же и погиб. Или барон Виндэлл… Скряга, склочный, мелочный сквернослов и зануда. Его не то что я — никто терпеть не мог. Потому отец еще давно сослал его на восточную границу. Но он был верен и честен, когда пришла серая чума, Виндэлл оказался в первых рядах тех, кто преградил ей путь — и в числе первых погибших. Понимаешь, мастер из другого мира… У королей нет права делить своих подданных на тех, которые нравятся, и тех, кто неприятен, мы вынуждены мерять людей по их чести и верности. Плевать, что я не переносил ни Ландэгру, ни Виндэлла, а с ними еще кучу других — но я на них всегда мог рассчитывать… А теперь многих уже просто нет. О, темное, проклятое время… Те, которые меня окружали, те, на кого я мог положиться, уходят один за другим, война забирает самых лучших, и скоро я совсем один останусь… если сам не лягу в могилу к тому времени… А теперь еще и Роктис, и даже не от рук гоблинов, а просто по своей глупости. Мысль о том, что я простил бы ей и гораздо большие промашки, в ее голову не уместилась, как это похоже на дроу… Вот йоклол бы взяла! А ведь кто тебе противоядие готовить будет?! Проклятье! Так, Врэй! Бегом сюда алхимиков звать!! Пусть разберут ее записи и склад снадобий, у нее должны же быть где-то рецепты записаны!

Охранник затопал сапогами, отправившись бегом выполнять приказ. Данила только покачал головой:

— При ее параноидальности и коварстве, я подозреваю, что она самые важные рецепты хранила в голове.

— А ты слишком уж спокоен для отравленного, которому жить осталось считанные дни, — заметил король.

— Я ведь говорил, что далеко не все так очевидно, как тебе кажется, — философски пожал плечами Данила. — Ну да это неважно. Самое главное сделано, осталось лишь кое-что закончить, а затем пожелать тебе и твоему народу успеха в этой войне…

Он бросил прощальный взгляд на Роктис, повернулся и побрел в свою комнату. На душе — только тупая боль и пустота. Чтобы страдать, тоже нужны силы, у него они уже закончились. Данила слишком многое пережил с момента похищения. Больше, чем мог бы себе представить. Больше, чем мог бы вынести. Спору нет, конструкторам в годы войны с нацистской Германией приходилось не легче. Или хотя бы Кошкин, который, уже будучи тяжело больным, продолжал руководить разработкой «тридцатьчетверки». Но одно дело –

великие люди, и совсем другое — Данила, обычный конструктор вентиляторов. Правду говорят — желай осторожно, желания имеют отвратительную способность иногда исполняться. Хотел конструировать оружие? Получи и распишись. А что к этому прилагается непосильная ноша практически единоличной ответственности за судьбу целого народа — уже твои проблемы.

Опять же, как бы физически туго ни приходилось тяжело больному Кошкину или, например, Дегтяреву, положившему здоровье на алтарь обороны своей родины и умершему вскоре после войны, им не выпало нести такое психологическое бремя, ведь они были не одни в строю других таких же оружейников. Если бы Дегтярев не сделал свою противотанковую винтовку — ничего страшного, потому что его коллега Симонов сделал свою, ничуть не уступающую. Оружейников того страшного времени войны против коричневой чумы было кем заменить, их дело было кому продолжить. А Данила

Разумовский оказался в положении «один за всех».

Радует одно: нести этот груз осталось уже недолго. Данила сделал, что мог, даже больше, чем мог, прыгнул выше головы. Дальше Арлансии и здешним людям придется как-то справляться без него, и Разумовскому очень хотелось надеяться, что они справятся.

Он вернулся в свою комнату, сел на постель и принялся раздеваться. Надо бы позвать слугу, чтобы погасил кристалл: инженер так и не научился зажигать и гасить их легким свистом. Взгляд упал на стол с чертежными принадлежностями. Один лист, лежащий отдельно, привлек внимание.

На нем витиеватая надпись, почерка Роктис Данила раньше не видел, но по содержанию догадался, что это ее прощальная записка.