Стивен Лохед - Мерлин

Как же это я, выросший среди Дивного Народа, не узнал своих сородичей в Годдеу? О, я что-то почувствовал — самый звук их речи вызывал смутное ощущение чего-то домашнего и одновременно недоумение: как я сюда попал? Нет, я должен был догадаться.

— Мы не хотели обманывать тебя, царевна Харита, — объяснил Гвендолау. — Но мы должны были убедиться. Когда мой отец услышал, что Аваллах жив, что он здесь… ну он захотел проверить. Надо было выяснить, что и как.

— Мейрхион, — прошептала Харита. — Я и подумать не могла… мы и ведать не ведали…

— Мы тоже, — молвил Гвендолау. — Мы много лет прожили в лесу сами по себе. Отец родился здесь, я тоже. Я не знаю другой жизни. Когда появился Мирддин, мы подумали… — Он не закончил мысль. — Но мы должны были проверить.

У меня голова шла кругом от значимости услышанного. Если Мейрхион с частью спутников уцелел, то сколько еще атлантов могло спастись?

Гвендолау продолжал:

— Увы, дед долго не протянул — умер вскоре после высадки на остров. И многое другие тоже — тогда и в последующие годы.

— Так и у нас, — отвечала Харита, смягчаясь.

Они снова замолкли и просто глядели друг на друга, словно на призраков погибших друзей.

— Тебе надо будет съездить к Аваллаху, — сказала Харита наконец. — Весной, как только наладится погода. Он непременно захочет с тобой повидаться. Я сама тебя отвезу.

— Сочту за честь, госпожа, — учтиво отвечал Гвендолау, — и обещаю, что мой отец в долгу не останется.

Заговорил молчавший до сих пор Мелвис:

— Вы были желанными гостями и вчера, но сегодня как родичи моей жены желанны вдвойне. Поживите у нас, друзья, пока мы не сможем все вместе отправиться в Инис Аваллах.

Как же удивительно встретить соотечественников, когда уже давно смирился с утратой родины! В этом странном чувстве соединились радость и боль.

Конюхи подошли забрать лошадей, мы спешились и направились к дому. Поднимаясь по наклонному скату к входу, я заметил, как похожи Гвендолау и Барам на жителей Инис Аваллаха и Ллионесса. Они во всем напоминали придворных Аваллаха. Я дивился своей слепоте, но потом решил, что, возможно, проглядел сходство, потому что мне не дано было его увидеть. Может быть, их истинный облик был от меня скрыт. Мысль эта еще долго преследовала меня.

Другая неожиданность подстерегала в зале. Мы гурьбой вошли в сияющий факелами и ситовыми светильниками дом. Посреди зала стоял со свечами в руках старый Пендаран. Он беседовал с человеком в длинном темном плаще, а вокруг суетились слуги.

Вместе с нами в зал ворвался порыв холодного ветра, и беседующие оглянулись.

— Давид!

Священник перекрестился, сложил руки в благодарственной молитве и раскрыл мне объятия.

— Мирддин, ох, Мирддин, хвала Иисусу! Вернулся… дай-ка взглянуть на тебя, сынок… Господи, да как же ты вырос! Взрослый мужчина. Слава благому Богу, что ты вернулся невредимым. — Он широко улыбнулся и хлопнул меня по спине, словно желая убедиться, что я живой человек из плоти и крови.

— Я как раз ему рассказывал, — вмешался Пендаран, — вот в эту самую минуту.

— Я вернулся, Давид, друг мой.

— Дай-ка на тебя глянуть, сынок. Господи милостивый, да на тебя и посмотреть приятно. Странствия не причинили тебе вреда. — Он перевернул мою руку, потер ладонь. — Твердая, что твой камень. Да еще в волчьей шкуре. Где ты был, Мирддин? Что с тобой стряслось? Когда я услышал, что ты потерялся, у меня словно сердце вырвали. Что мне такое Пендаран начал рассказывать о Подземных жителях?

— Ты заслуживаешь самого подробного рассказа, — отвечал я. — Так что тебе предстоит выслушать все.

— Только не сейчас, — промолвил Давид, — надо готовиться к литургии…

— И к пиру, который за ней последует… — вставил Пендаран, с детской радостью потирая руки.

— Скоро поговорим, — пообещал я.

Давид устремил на меня сияющий взор.

— Какая же радость снова тебя видеть. Воистину, Бог милостив.

Не помню, чтобы кто-нибудь так служил, как Давид в эту рождественскую ночь. Он весь, словно маяк, излучал доброту и любовь, воспламеняя паству духом истинного служения Богу. Зал был украшен плющом и остролистом, светильники горели, как звезды, бросая вокруг отблески, нас окружало тепло, окутывала любовь, радость изливалась и текла от одного к другому.

Прочитав Слово Божие, Давид поднял лицо и раскрыл нам руки.

— Радуйтесь! — возгласил он. — И паки реку, радуйтесь! Ибо Царь Небесный царит над нами, и имя ему — Любовь.

Я расскажу вам о любви: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится.

Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла.

Не радуется неправде, а сорадуется истине.

Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестает и не слабеет, хотя всякий дар Божий приходит к концу, любовь же не прекратится.

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

И с этим словами он призвал нас вкусить хлеба и вина — Тела и Крови Христовых. Мы спели псалом, и Давид сказал:

— Послушайте, написано: где двое или трое собрались во имя Его, там и Христос с ними. Сегодня Он с нами, друзья. Ощущаете ли вы Его присутствие? Чувствуете любовь и радость, которые Он принес?

Мы и впрямь чувствовали: не было в зале ни одного, кто не ощутил бы присутствие Бога. И многие, слышавшие мессу, уверовали в Спасителя.

«Вот, — думал я, — основание, на котором встанет Летнее Царство. Вот раствор, который скрепит его стены».

На следующий день Давид повез меня смотреть новую церковь. Всю дорогу мы разговаривали. Был ясный зимний денек, когда весь мир искрится, как только что сотворенный. Высокое чистое небо сияло голубизной, словно хрупкое птичье яйцо. В безоблачной шири кружили орлы, в зарослях бузины вышагивали куропатки. Дорогу перебежал чернохвостый лис с фазаном в зубах. Он остановился и опасливо взглянул на нас, прежде чем исчезнуть в березняке.

Пар изо рта серебрился в морозном воздухе. Я рассказывал, как жил у притани. Давид зачарованно качал головой.

Наконец доехали до церкви — квадратного бревенчатого здания на каменном основании. Место для нее выбрали возвышенное. Острую крышу покрывала солома, скаты доходили почти до земли. За церковью бил родник, так что образовалось небольшое озерцо. Два оленя, пришедшие на водопой, при нашем появлении скрылись в зарослях.

— Вот моя первая церковь, — гордо объявил Давид. — Первая из многих. Ах, Мирддин, как же тучны здешние нивы — люди всем сердцем стремятся к Слову. Знаю, Господь наш Иисус Христос избрал Себе этот край.

— Аминь, — отвечал я. — Да приумножится свет.

Мы спешились и вошли. Внутри пахло, как в любом новом доме: стружкой, соломой, строительным раствором. Мебели не было, только стоял деревянный алтарь со сланцевой плитой наверху, да на стене над ним висел вырезанный из каштана крест. На алтаре в золотом подсвечнике (явно из дома Мелвиса) горела единственная восковая свеча, а перед алтарем лежала шерстяная подушечка, на которой Давид преклонял колени во время молитвы. Света не было — узкие окна в боковых стенах закрыли на зиму промасленными шкурами. Храм напоминал тот, что в Инис Аваллахе, но был гораздо больше: Давид ожидал, что его небольшая паства будет расти, и строил в расчете на это.