Такаббир Кебади - Трон Знания. Книга 5

У нас не было пропуска, и документов не было. У ориентов один документ — несмываемый загар. У всех других народов были документы. А у нас документы никто не спрашивал. Мы ходили-то на рынок да обратно. Это мой брат Ахе завёл документ. А всё потому, что захотел стать мастером по ювелирным делам и уехал учиться в Ларжетай. Ориент-ювелир… Тогда над ним все смеялись, сейчас гордятся.

Мы с Лаем решили переждать. Добрый человек предложил нам пожить у него, пока не закончатся празднества. Потом докатились слухи об убийстве наследника и пожаре. Лайдару закрыли.

Нам бы уйти. К климам, или в другое место, только бы подальше от этого лесам. А меня словно переклинило. В Лайдару и всё тут. Там его мама.

Я решил пересидеть в посёлке. Чтобы не быть доброму человеку обузой, задумал рыбачить на озёрах. А чтобы Лай без дела не болтался, надумал отдать его в школу. Это мне хозяйка подсказала.

Учитель отправил нас в охранительный участок, документы на Лая сделать. А в участке страж посмотрел на меня и говорит: «Давай другой год рождения поставим». Тогда-то я и узнал об исчезновении мальчиков-климов.

Я согласился. Написали, что он родился на год раньше. Спросили фамилию Лая. Какая фамилия? У ориентов нет фамилий. Но Лай не ориент, он клим, должна быть фамилия. И я сказал: «Мун. Лай Мун».

Школа маленькая, два учителя. Лаю двенадцать с половиной, а сел за парту с семилеткой. А через четыре года получил свидетельство вместе с одногодками. Он был очень способным.

После школы мне бы увести его из леса. Но у нас тихо было, а люди слухи приносили, что везде на ведьм охотятся. Лайдару лихорадит. Народ на народ идёт. Мы опять решили переждать.

Лай огороды копал, плотником работал, потом стражем. И тут ему предлагают работать помощником лесника. Он согласился. Собрал котомку, сложил старенькие книжки. Он любил читать, особенно стихи…

Я отправил его в дом лесничего, сам остался. Я бы ушёл с Лаем, но меня не позвали. Мне больше некуда было идти. Я бросил свой народ. Предал, получается. А Лай рядом. Дом лесника в нескольких часах ходьбы.

Сначала Лай приходил ко мне через день. Переночует, порадует мою душеньку и на рассвете уходит. Потом стал приходить всё реже и реже. А однажды пришёл и позвал с собой, чтобы я посмотрел, как он живёт.

Два двора. В одном доме жил лесник с семьёй. В другом доме жила семья сына лесника. Лай ютился в летней кухне. В посёлке, где я жил, обиталище лесника называли «Кочка на топях». Так оно и было. С одной стороны обычные болота, с другой стороны торфяные болота. Место жуткое, а Лаю нравилось.

Лесник и его большое семейство были ветонами. Удивительный народ. Поклоняются горам и благословляют всё, что к горам примыкает. За лесом ухаживают не хуже, чем климы за полями.

Когда семейство лесника собралось за одним столом, я понял, почему Лай стал редко меня навещать. У лесника были ещё две дочки. Младшенькая, Кера, стала первой и единственной любовью Лая.

Я думал, ветоны будут противиться. Лай всё-таки клим. Ан нет. Говорят, новая кровь — это хорошо. Мы с лесничим проговорили всю ночь, посидели, покумекали и решили, что Лай сначала должен дом построить.

Мы построили дом. Чуток подальше от домов лесника и его сына. Лай так захотел. Сколотили стол, стулья, лежанки. Устроили маленькую свадьбу. Лай надел Кере на пальчик колечко. То самое, которое у него на шнурке висело. Я хотел уйти восвояси. Они предложили пожить с ними. Я остался. А через год мы уже ребёночка ждали.

И тут ночью собака залаяла. Потом взвыла, и тишина. А потом со стороны дома лесника рёв коровы, крики, мужицкий хохот. Лай топорик из-под лавки достал. Пойду, посмотрю, говорит. Кера в слёзы. Я ей, цыть! — говорю. Сам трясусь весь. Девка на сносях, а тут такая оказия.

И минуты не прошло… Окошко распахнулось. Лай в окошко кричит: «Уводи её, Мун! Уводи!» Ничего не понятно. Понятно только, что беда пришла.

Я схватил Керу, тащу к двери. А она упирается. Без мужа, говорит, не пойду. А там уже и жена лесника заголосила. Кера и вовсе на коленки упала. «Дура! — кричу. — Мальца хочешь потерять? Лай тебе никогда не простит!»

Бежим мы по лесу. Темно, ни зги не видно. Крики далеко слышно, корова ревёт. Кера только и стонет: «Мамочка, Лай, папочка…» Дыхание переведёт и по-новой: «Мамочка, Лай…» А потом: «Мун! У меня ноги мокрые». Я по подолу лап-лап… Ё-маё, воды отошли. Не добежит девонька до посёлка. И где посёлок? Ни луны, ни звёзд на небе. И одну боязно бросить, чтобы за помощью сбегать.

Я её в кусты. А она: «Мун! Я рожаю». Какое рожаю? Я ведь думал, у нас время есть. Наши девки с первыми родами долго мучаются. Думал, сейчас с бандитами разделаются… Ветоны сильные, деревья руками валят. Думал, Лай им подсобит и сразу к нам.

Смотрю по сторонам, слушаю. Вроде бы тихо. А Кера: «Дай чем-то рот заткнуть. Рожаю!» А под руками ничего нет. И ветку не сломаешь. А вдруг бандиты где-то рядом, вдруг треск услышат.

Кера закусила запястье. Я скинул рубаху. В рубаху принял дитя. Кера лежит, ребёночка к себе прижимает. Я сижу, не знаю, что делать. А у самого сердце рвётся. Здесь жёнушка его, сыночек. А он где? Вылез из кустов. Туда, сюда. Тихо. Думаю, если бы всё хорошо было, Лай бы нас уже позвал.

Дождались мы рассвета. Я к Кере, а под ней хвоя как трясина. Ржавая, липкая, промокла насквозь. Кера белая как снег. Не дышит, а свистит. Я упал перед ней на колени, за руку взял. Рука как ледышка. Говорю: «Родненькая моя, что же мне с тобою делать?» А она: «Пусть сыночек сосёт, пока не усну. Колечко сними. Сыночку на память».

Мун надолго умолк. Наконец вздохнул, посмотрел на трибуны: «Наш язык бедный. Нет ни одного слова, которым я мог бы сказать, что я чувствовал. Нет таких слов…

Не буду говорить, что с ними сделали. Я Лая поискал, не нашёл. Из марли сóсок накрутил, из погреба кувшин молока достал. Взял дитя и пошагал в посёлок. А там говорят: «Да, была тут дикая свора. Мы их прогнали».

Нас, видимо, бандиты по пути прихватили.

Мужики взяли вилы, топоры, пошли на «Кочку». Я не смог.

Кормящая мамка забрала у меня дитя. Я сел на крылечко, сижу. Как жить дальше, не знаю. Мамка вышла, рядом села. Говорит: «Оставь малютку. Зачем он тебе? Я выкормлю, выхожу. Где четверо, там пятый не помеха». Я посмотрел на неё и говорю: «Это сын мой, как же я кровиночку свою оставлю?» А она: «Не бреши. В нём от ориента ничего нету». Тут ещё одна баба подсела. Говорит: «Живи у нас. Мы подсобим». А я не могу. Я ненавижу лес. Ненавижу это лес! Я весь мир ненавижу!..

Мужики вернулись через два дня. Лая нашли на островке среди болот. Он туда бандитов заманил. Все потопли или выжил кто — не знаю. Мужики сказали, что батогами потыкали, тел много. Только через несколько дней я смог на могилки сходить. Стоят там ещё дома или сгнило всё?»