Карина Вран - Днем с огнем

В деревню я пришел со стороны дома Антоновых, и прошел бы мимо него быстрым шагом, но тут меня окликнули.

— День добрый! — к низенькому, чисто декоративному заборчику подошла Лидия.

Улыбнулась лучисто из-под соломенной шляпки с большими полями. Я втайне порадовался, что у меня был некий иммунитет перед женской привлекательностью: никого красивее ма мне по сей день не встречалось. Более броские — да, таких видал. Но до естественной гармонии черт, как у моей родительницы, ни одна красотка не дотягивала. Включая актрисок киношных. Лида была хороша, но я смотрел на нее без какого-либо трепета (неуместного, учитывая знакомство с ее парнем).

— Приветствую! — вежливо улыбнулся в ответ.

— Заглянешь к нам на обед, Андрей? — спросила девушка, отбросив со лба непослушную солнечно-рыжую прядку. — Часика через полтора? Кирилл с Мишуней укатили на велике к Велику, как раз вернуться должны. Велик — это ручей такой.

Она хихикнула: похоже, игра слов про велики в их семье в обиходе была на постоянной основе. Что-то в этой деревеньке все подряд норовят поиграть словесами. Яра с рожами и Сережами, Лида с великами… И Кошар туда же, со слезами и шерстинами. Самому впору делать грудь колесом и дурным голосом зачитывать, вторя одному постоянному игроку, прохиндею, журналисту и памфлетисту (последние два определения с его слов, а первое на роже написано):

Автор фонетическими тонкостями четверостишья про Зину не заморачивался, а меня порой подмывало менторским тоном па впасть в скучную детализацию о созвучности гласных "а" и "о" в заударном положении…

Борис, таково имя памфлетиста, нежно называем в узком дилерском кругу — маромой или крохобор. Он кази́но раздевал разве что в мечтах, тогда как сам всякое посещение выворачивал карманы, а после подсаживался к игрокам с горками фишек побольше и выпрашивал то фишечку на удачу, то кружечку пенного за поддержку.

Про журналиста-побирушку в стаффе с подачи Майи стишок даже ходил.

Бореева, по неизвестным мне причинам недолюбливающая современную церковь, проводила тут тонкое сравнение денежных оборотов в игорных заведениях и доходов приходов РПЦ. Мне вот это все параллельно и перпендикулярно, покуда лежит в иной от меня плоскости, а Майя храмы и их финансовую деятельность не жалует.

М-да, к чему вся эта чушь на меня вдруг нахлынула? Переутомился, наверное. Перефразируя одно выраженьице, можно вывезти крупье в деревню, но нельзя вывезти деревней из крупье — крупье. Деформация, как есть.

Пока мой вымотанный лесными испытаниями разум блуждал по извилистым тропам, я успел согласиться на визит. Мне не хотелось обижать отказом эту милую девушку. После пущи звать огонь, кроме как для розжига печи, я сегодня не намеревался, довольно. А других дел у меня вроде как и не было.

Дома же я нагрузил Кошара лисичками, снедью из села, что чудом уцелела в процессе похождений, и рассказом о тех похождениях. Подробным рассказом: от поджаренных хоботков наглого груса до задушевной беседы с лесовиком. В процессе шерстистый хватался лапами за голову, принимался носиться по комнате, обнюхал меня со всех сторон.

— Так я сходил за хлебушком, — подытожил и дохлебал молоко из большой глиняной кружки. — А ты как провел день, то есть, утро?

— Без толку я провозился с обормотом. Не признается, бедовый, почему тебя скинуть решил. Талдычит: нашло, нашло… И бить бесполезно, что кочергу поленом. Одно лишь вытянул: дом он покинуть не смеет, наказ у него. Хранить, сколько сил его хватит. Зачем хранить, что хранить: дом или что-то в нем спрятанное — молчит, как рыба в пироге.

— О пирогах: я все купил, что ты заказывал, — отчитался о проделанной работе. — Но останется ли у меня под них место после обеда в гостях, не уверен.

— Для доброй снеди место завсегда найдется, — отмахнулся Кошар, затем снова стал серьезным. — Огнь бережет тебя пуще, чем ты его и самое себя. Как бы не то, ты бы днесь не воротился. И вот, что еще думаю: ведьма лешему козни строить надумала — странно это. Ведьма — природная, Веды ведающая, с просто так с лесным хозяином не схлестнулась бы. Повод должен был быть внушительный. У заклятой сил бы таких не отыскалось, разве в предсмертном проклятии. И то еще: лес ведьме — травушки редкие, особые, дельные. А после ведьме той лес только кругом обходить, потому как ярый леший в мести за язву в лесу — страшен.

Кошару в этих потусторонних делах явно видней: кто, кого, кому, за что. Мне только на ус мотать оставалось. Ус — метафорический, я побрился, прежде чем из дому вышел.

— А если ведьм в округе несколько? — все же решил я встрять со своим соображением. — Было в дремучие времена, когда оно все закрутилось?

Овинник задумался.

— А могло быть, — согласился он после раздумий. — И не только быть.

— То есть…

— То есть, может и есть их окрест — больше одной. Куда как больше.

— Ведьмы не мы, ведь мы немы, — автоматически выдал мой явно перегревшийся в лесном пожаре разум.

"Игрословность" прилипла и не собиралась отпускать.

— И то верно, ведьмы-немуши мне не встречалось, — совершенно не понял юмора Кошар. — Они, окромя наговоров, слов тайных и явных, говоруньи те еще. Под иной уж пламюшко разгорается, пятки лижет, а она все трещит да трещит без умолку… Лучше б домовик здешний столько трещал!

Меня поведение хранителя дома тоже напрягало. Что уж там, он меня с верхотуры скинул! Имею право сердиться.

— Я только категорическое решение могу предложить, — нарочито громко сказал, глядя в сторону печки. — Снести эту дряхлость. Начисто снести, чтобы крошек от фундамента в земле не осталось. Думаю, найдутся в селе и мужики рукастые, и техника какая-никакая. Денежкой поманить — чайной ложкой под котлован землю выберут.

Неумытое нечто выкатилось мне под ноги, забилось в истерике.

— Нельзя-нельзя-нельзя-нельзя! — на каждое "нельзя" по удару лбом о половицу приходилось.

Много "нельзя" мне приходится слышать в Журавлевом Конце. Как и игр словесных.

— Твой хозяин добр-р, — вкрадчиво сказал заревой батюшка, аж почти мурлыкнул в конце фразы. — Ему красного петуха пустить в дом, что пальцами прищелкнуть. Слыхал, небось: он сего дня проклятую пущу огню очищающему предал. Что ему — домушка-развалюшка?

Домовик нам явно поверил. Я это понял, как только увидел тощие узловатые пальцы с неровными ногтями, царапающие собственное горло.

— Молчи! — крикнул я. — Не смей говорить. Это приказ!

Малорослик, стоя на коленях, недоверчиво вылупился на меня, не отводя рук от шеи. Он часто-часто дышал раскрытым ртом, как пес в жару.