Ярослав Гжендович - Конец пути

У них были припасы, была вода, принесенная с собой в баклагах, был прекрасный вид на все, что происходит внизу.

И никакого прикрытия сверху.

Змеи держали стражу всю ночь, тихую, спокойную, точно такую же, как и все остальные, проведенные у подножия мрачного, увенчанного каменными клыками перевала, оберегающего доступ к тайнам Прожорливой горы.

Небольшой, прикрытый камнями костерок потрескивал тихонько, отбрасывая дрожащий свет только на лежащие рядком шары, сплетенные из веревок и тряпок, наполненные горючим. К каждому шару присоединялась цепь, и достаточно было одного лишь крика, чтобы поджечь снаряд и метнуть вниз, чтобы он горел там, освещая склон.

Но они еще ни разу не понадобились.

Один охранник сидел у костра на смене и время от времени обходил лагерь, второй — таращил глаза на тракт внизу, хотя видел лишь темноту и мог только вслушиваться в ночь. За много дней они привыкли к тому, что ночи в горах не бывают тихими. Время от времени слышен падающий камешек, сброшенный горным сусликом, свист ветра в скалах, далекий шум деревьев или крик ночной птицы.

В эту ночь было точно так же. Раз-другой осыпались камешки, отчаянно заскрипела птаха, высоко залетевшая в горы, потом ответила ей другая — с противоположной стороны. Заскрежетал щебень под пробегающим сусликом. Ничего подозрительного.

Ночь была тиха, темна и спокойна.

Небо начало медленно сереть, как оно бывает на севере, где ночь отходит трудно и неохотно, а первого проблеска встающего солнца приходится ждать невыносимо долго.

Но рассвет наступал — сперва несмело, словно снимая новые и новые слои темноты, будто муслиновые покровы с тела танцовщицы. Ночь сперва отдала рассвету очертания скал, выписанных серым, бледный проблеск угольев в костре, потом обернутые в бурые одеяла ряды спящих людей, превращенные в посапывающие и похрапывающие свертки, опертые о стены луки и копья, сложенные «шалашиком» топоры.

А потом тьма постепенно отступила, и рассвет незаметно освободился от власти ночи. Пока что он состоял из всех оттенков серого, был плоским, словно нарисованным на полотне разведенной тушью, но уже хорошо заметным.

Снова раздался одинокий, протяжный писк охотящегося сокола, и сверху донесся звук, напоминающий тихий скрип; стражник вскочил на ноги, осматривая скалы, темнеющие на заднике серого неба, а через один удар сердца воздух завыл, словно его разрубил десяток кебирийских сабель. Одновременно весь кусочек плоскогорья, на котором расположился лагерь, покрылся сломанными, расщепленными на концах прутьями стрел: вертикально вверх торчали только те, которые воткнулись между камнями или в бурые шерстяные свертки, втиснувшиеся между скалами, в мешки и баклаги. Воздух взорвался перепуганным хором воплей.

Стражник стоял, напрягшись и выгнувшись назад, пытаясь дотянуться до деревянного луча, торчащего из его спины. Вторая стрела, украшенная цветным оперением, прошила шею навылет. Он крутанулся с раскинутыми руками на носочках сапог, и до того, как он упал, казалось, что делает танцевальное па. Его сотоварищ не успел даже подняться — сломался в молитвенном поклоне да так и остался, тыча в небо оперением воткнувшихся стрел. Среди спящих большая часть осталась неподвижными, словно они и правда превратились в мешки, вот только теперь — нашпигованные стрелами. Несколько вилось на земле, воя, сминая в горсти окровавленные одеяла и скребя пятками по гравию. Едва лишь несколько сумело вскочить на ноги: один, припадая на раненую ногу, подскочил к луку, развернулся ко склону и выпустил стрелу вслепую, хотя тогда уже две торчали из его груди; второй помчался вперед, не обращая внимания на проткнувшие его стрелы. Когда добрался до крабов, уже на четвереньках, из его загривка, бока и середины спины торчали три оперения, раскачиваясь с каждым вздохом. Наконец он свернулся, как червяк, а раскрытый замок выпал из его скользких от крови пальцев. Цепь с грохотом скользнула из кованого кольца, воткнутого в скалу, словно змея.

Тут же воздух снова завыл, словно стая стальных ласточек, и на скалы упал еще один дождь стрел с жутким стуком наконечников, бьющих в скалы и живые тела. Три краба с воплями метались вокруг, рубя клинками прилетающие стрелы и высекая искры из камней, а стрелы отскакивали от их брони, и только четвертый будто запал в самого себя, как растоптанный, а в дырах, выбитых в стали, торчали две стрелы куда короче, но и куда массивней, с оперением, вырезанным из кожи, — они почти не выступали наружу.

Раздался мерный, повторяющийся стрекот храповиков, и еще одно создание остановилось под ударами арбалетных стрел, втыкавшихся в броню, вбивая ее внутрь с силой, от которой вздрагивало все бронированное тело. В третьего попал якорек, — но улетел в скалы, — потом еще один, на этот раз он зацепился за плиты брони; сбоку в пропасть канул валун, оплетенный цепью, та натянулась и увлекла за собой яростно пищащую и секущую клинками тварь за край пропасти, а потом и дальше вниз — слышался оглушительный лязг доспехов.

Последний «краб» безнадежно бросился в атаку вверх по склону, но тогда о его грудную пластину разбился глиняный горшочек, через пару ударов сердца превратив его в ослепительный шар огня, покатившийся вниз по склону. Краб внезапно распахнулся, выбрасывая в воздух безвольное, бледное и худое тело, а потом канул в пропасть, потянув за собой хвост огня и искр.

Посреди поля боя, которое еще минуту назад было лагерем, стоял на коленях последний из Змеев, облаченный в черненый доспех. Доспех оказался крепок, однако несколько стрел из целого пучка, что в него попали, нашли дорогу между пластинами брони. Змей стоял на коленях и издавал жуткий рык гнева и отчаяния. Стоял с раскинутыми в стороны руками, а потом уперся одной ногой в землю и попытался встать. Три арбалетных стрелы ударили в него одна за другой, с грохотом пробитого доспеха сотрясая его тело, но Змей все пытался подняться. Наконец он встал и перестал рычать, зато в ладонях его вдруг затанцевали огоньки пламени. Он открыл рот, но вместо заклинания только выкашлял сгусток крови и с железным грохотом упал навзничь. Огоньки на его ладонях погасли.

Установилась тишина.

А потом раздалось хоровое, оглушительное карканье, словно бойня притянула сюда всех воронов окрест. Недобитые выкрикивали горам о своей мести и своей победе.

Я опустил арбалет и встал, чтобы оглядеться с горы. Дорога на перевал была открыта. Мне не хотелось кричать. Хотелось выпить воды.

Звук рога отразился от мрачных скал, завязнув между испарениями вонючего тумана и шепотов, а потом вернулся, усиленный эхом.

Мы стояли и ждали в тишине с колотящимися сердцами. Я сыграл еще раз и не имел другого выхода, как только зашагать в туман и к духам, в край торчащих скал и озерец, в которых побулькивает вонючая вода.