Майкл Мэннинг - Мордэкай

Во всех остальных отношениях она была подобна большинству новорождённых Ши'Хар — она обладала аналитическим складом ума и зрелостью, соперничать с которыми могли лишь её полная наивность в самых простых аспектах человеческих эмоций. За прошедшие несколько лет это немного изменилось — почему, вероятно, её к нам и послали. Две недели назад она отправилась домой с визитам к своим «родителям».

Тирион и Лираллианта были деревьями, или «старейшинами», как их называли Ши'Хар. Поэтому родители из них получались те ещё.

— Да, уже пора было, — согласилась Пенни, — но вчера мы получили сообщение. Они решили не посылать её обратно к нам. Хотят, чтобы она осталась.

Это показалось мне бессмыслицей. Хотя Линаралла была в некоторых отношениях полностью взрослой, во многих других она всё ещё была ребёнком. Я привязался к странной девушке как к родной. Я знал, что она не была готова к тому, чего от неё ожидали. Ей нужно было больше времени.

— Это неправильно, — возразил я. — Ты сказала им, что мы не считаем её готовой?

Пенни поникла:

— А что я могла сказать? Она — не наша. Никогда не была нашей.

Моя жена ни в коем случае не была беспомощной девицей, и убитый вид на её лице меня разозлил. Протянув руку, я поднял её подбородок, заставив её посмотреть мне в глаза:

— Она больше принадлежит нам, чем им, — сказал я.

— Нельзя так говорить. Она — их дочь.

— У Ши'Хар нет детей, — сказал я ей. — В том смысла, в каком ты думаешь. — Я знал о них то, чего не знала Пенни. Я прожил их воспоминания — и, что хуже, я прожил воспоминания Тириона. — И её отец никогда не заслуживал этого звания. Он был жестоким и беспощадным человеком. Не знаю, какой он стал в виде дерева, но с нами ей лучше, чем с ними, по крайней мере пока она не начнёт лучше понимать мир.

— И что теперь делать? — спросила моя жена. Выражение её взгляда было таким, каким я дорожил больше всего — оно говорило о надежде, и о её вере в меня. Она явно думала, что ситуация была безнадёжной, но она всё равно в меня верила. Как или когда я заслужил такую веру, я не знаю, но я искренне сомневался, что заслуживал её — но ради её защиты я был готов на что угодно. За свою жизнь я неоднократно удерживался о того, чтобы свернуть со своего тернистого пути, лишь потому, что не мог вынести мысли о том, что разочарую её.

Встав, я отряхнул колени, и протянул ей руку. Будучи сильнее, чем целый полк мужиков, она не нуждалась в моей помощи, чтобы встать — Пенни могла подскочить прямо с земли и кувыркнуться через мою голову так же легко, как некоторым другим людям даётся дыхание. Но она всё равно взяла мою протянутую руку.

— Я пойду поговорю с Тирионом, — сказал я ей, когда она встала.

— Думаешь, он послушает?

— Я буду убедителен, — ответил я.

Пенни сжала губы:

— Мы не можем себе позволить потерять их, как союзников.

Я кивнул:

— Знаю.

— Путь туда неблизкий. Там нет телепортационного круга.

— Я доберусь до Тёрлингтона по Мировой Дороге. Оттуда полечу. Пять или шесть часов на дорогу — а обратно я смогу телепортироваться. Вероятно, я смогу быть дома к ужину, если всё пойдёт хорошо, — заверил я её.

Она одарила меня полным сомнения взглядом. Судя по всему, её вера в меня не была безграничной. Но винить её я не мог. Моя первая поездка на тот остров вылилась в вынужденный бой с ворохом крайтэков, которые служили для Ши'Хар чем-то вроде солдат. В конце концов я пригрозил превратить весь остров в действующий вулкан, и только после этого мне даровали аудиенцию с Тирионом, моим предком, который теперь стал старейшиной новых Ши'Хар. Теперь наши с ним отношения значительно улучшились.

Я так надеялся.

— Я отправлюсь с тобой, — сказала Пенни.

— Один я долечу быстрее, — возразил я.

— Я отправлюсь с тобой, — повторила она с нажимом.

— Нет никакой необходимости… — начал я, но она прервала меня поцелуем.

Когда её губы оторвались от моих, она пояснила:

— Я хочу позаботиться о том, что они и впредь будут нашими союзниками.

Я недоверчиво приподнял бровь:

— Неужели?! А я больше беспокоюсь из-за тебя! Если они тебя взбесят, то как я смогу остановить тебя, чтобы не позволить тебе бегать по округе и рубить деревья как сумасшедшей?

Она улыбнулась:

— Если я и начну делать что-то такое, будь уверен — на то будет чертовски хорошая причина.

Я хотел отказать ей, но не мог. Она прошла через слишком многое в последние несколько месяцев, когда сначала исчез я, а потом и наши дети тоже. В результате у неё начал развиваться страх потерять нас. Если от этого ей станет лучше, то кто я такой, чтобы отказывать ей? Мне это не будет стоить ничего кроме чуть большей траты сил при полёте.

— Ладно, — ответил я. — Отправимся вместе.

В путь мы двинулись следующем утром, бодрые и выспавшиеся. Под «бодрыми и выспавшимися» я на самом деле подразумеваю «тупо убогими». Терпеть не могу утреннее время.

Не то, чтобы у меня было что-то конкретно против утра как такового, меня на самом деле доставали обитавшие в утре люди. Вопреки мнению моей семьи, я на самом деле не презирал утра — скорее утром я был склонен презирать их, мою семью.

Основной причиной для этого было то, что они настаивали на разговорах, часто со мной, а это, очевидно, было неприемлемо. За прошедшие годы от меня часто требовалось вставать пораньше и работать в предрассветные часы, и это было терпимо, покуда я был один. Из-за этого, если мне приходилось что-то делать в такое время, я часто пытался встать раньше остальных, и уходить по делам до того, как кто-то ещё проснётся и попытается со мной общаться.

Сегодня так сделать не получалось. Мы с Пенни должны были отправиться вместе. В такие дни я применял иную стратегию. Вместо того, чтобы вставать рано и уходить тихо, я пытался держать голову под одеялом как можно дольше, чтобы избегать неминуемой необходимости общения с другими людьми.

Пенни, конечно, это не устраивало. Она потчевала меня чаем, и весело щебетала, отчего я начал ненавидеть мир ещё больше.

Я давным-давно выяснил, что утром я по-разному отдавал предпочтение разным членам моей семьи. Наименее неприятным я находил своего сына, Мэттью, в основном — потому, что он и в лучших обстоятельствах не был болтлив, а утром у нас с ним вообще было молчаливое перемирие. Другие мои дети были в разной степени докучливыми, но прелесть детей в том, что поскольку для них старший, то можешь их игнорировать без каких-либо серьёзных последствий.

Однако для жены я старшим определённо не был, из-за чего она была наименее любимым моим человеком по утрам. Я не только не мог её игнорировать — она к тому же ещё и прямо таки лучилась жизненной силой и весельем. По какой-то причине, которую я никогда не мог понять, ей на самом деле нравилось моё общество, даже по утрам, из чего я уже давно пришёл к заключению о том, что она на самом деле была садисткой. Каким бы мрачным я ни был поутру, это лишь давало ей более уязвимую жертву для пыток.