Майкл Мэннинг - Мордэкай

— Забей, — мгновенно ответил я. — Я уже чувствую, как силы возвращаются ко мне. — Если честно, Роуз иногда такая бука — и чувство юмора у неё злое.

Минуту спустя она вернулась с Алиссой, но несмотря на все их усилия, они не смогла поднять меня на ноги. Было слишком больно, и ноги отказывались меня держать. За день до этого я мог встать при поддержке одной лишь Пенни — но с тех пор я ослабел. После некоторого количества возни и пары криков боли с моей стороны они сдались. Вместо этого они перевернули меня на бок, и поднесли горшок поближе.

Было очень унизительно. За четверть часа я мало что смог из себя выдавить, но они сжалились, и убрали горшок.

Потом были чаи из одуванчиков и ивовой коры, и хотя вкус мне не нравился, я пил их почти без жалоб. Она хорошо это скрывала, но что-то в позе Роуз сказало мне, что она беспокоилась, и только чаем я мог помочь избавить её от волнений — поэтому я быстро его проглотил.

Потом я немного поспал, а когда проснулся, открыл глаза медленно. Роуз всё ещё была рядом, сидела у кровати. Её руки были чем-то заняты — чуть погодя я осознал, что она плела кружево. Готовить она не умела (убедился на собственном опыте), но Леди Роуз получила традиционное воспитание, и её руки никогда не лежали без дела. За год её ловкие пальцы могли выдать поразительное количество кружев, который шли на воротники и манжеты.

Я тихо наблюдал, любуясь её искусностью. Когда она заговорила, это стало для меня неожиданностью — я не думал, что она заметила, что я встал.

— Не хочешь рассказать мне, что случилось на острове?

— Уверен, ты всё уже услышала от Пенни.

Её руки продолжали двигаться, и взгляд её не отрывался от её работы:

— Я услышала достаточно, чтобы понять, насколько сильно её расстроило всё случившееся. Одного взгляда на тебя хватило, чтобы понять, почему именно, но я уверена, что она не рассказала мне всего.

Леди Роуз обладала острым умом и склонностью к наблюдению и вмешательству в чужие жизни. Несмотря на отсутствие у неё магического взора, она всегда знала о событиях вокруг неё больше, чем любой десяток знакомых мне людей вместе взятых. Иногда объём её знаний был просто пугающим. Порой я гадал, не обладала ли она какой-то тайной способностью читать мысли. Более того, она рассказывала лишь часть того, до чего додумалась, поэтому всегда можно было с уверенностью сказать: она знает больше, чем говорит.

Когда я ничего не сказал, он подтолкнула меня:

— Расскажи мне, что случилось.

— Почему? Уверен, ты уже знаешь всё, что я мог бы рассказать.

— Потому, что тебе нужно выговориться, — ответила она.

Она была права, и исповедницы лучше её было не сыскать. Если кто и мог понять, так это она. Изоляция заставила меня чувствовать, будто я попал в западню, поэтому я начал рассказывать. Следующие полчаса я медленно рассказывал о случившемся, описывая всё, не упуская ничего, по крайней мере — пока не добрался до самого конца. Тут я остановился, и она подхватила нить беседы:

— А потом он её поцеловал, и она выронила меч, — закончила она вместо меня. — Ты не собирался об этом говорить, так ведь?

— Она тебе рассказала.

Роуз кивнула:

— Она испытывала огромное облегчение, когда ты рассказал ей о его способности влиять на эмоции — но это была не вся правда, так ведь, Морлэкай?

«Проклятье». Я знал, что это случится. Эта женщина ничего не упускала.

— Нет, не вся.

Запустив руку за пазуху, она вытащила свой собственный кулон — такой же носили все жители Замка Камерон и Уошбрука.

— Я — не волшебница, но насколько я помню твои объяснения, эти штуки препятствуют подобным манипуляциям.

Я больше пятнадцати лет тому назад объяснял принцип их действия ей и остальным — но она не забыла. Зачарованные кулоны отнюдь не гарантировали стопроцентной защиты, и не были идеальны. Любой маг Сэнтиров, вроде моей дочери, Мойры, мог довольно быстро обойти предоставляемую ими защиту — но для не-Сэнтира, вроде Тириона, или меня, это было невозможно.

— Ты же ей не сказала? — просто спросил я.

Она сжала губы:

— Нет. Думаю, ты правильно поступил, оставив ей это утешение, и единственная проблема заключается в том, что если она сама до этого додумается, то всё может стать ещё хуже.

— А что она сделает? — прохрипел я сдавленным голосом.

Некоторое время Роуз давила на меня острым взглядом, прежде чем смягчилась:

— Идиот! Вот, что ты о ней думаешь? Ничего она не сделает — только, разве что, будет тайно себя ненавидеть. Несмотря на всю твою гениальность, иногда ты меня удивляешь своей тупостью, Мордэкай.

Взор мой затуманился, и я не мог ей ответить.

— Она тебя любит. Всегда любила, и всегда будет любить. То, что с ней произошло, было инстинктивной физической реакцией — такая бывает у всех. — В её голосе прозвучала нотка горечи.

Всё замерло. Я замер. Мой мир, вившиеся внутри сомнения… замерли. В её словах я ощутил нечто новое, нечто озадачивающее, нечто, способное перевернуть мои представления с ног на голову. Я бросил взгляд на Роуз, ожидая, когда она продолжит.

Её взгляд впился в мои глаза, и так продолжалось какое-то время. Внутри её взгляда пылал интеллект столь яркий, что мог бы испугать, не будь он сдержан таким же объёмом сострадания. Что-то промелькнуло между нами — какое-то понимание, или чувство, хотя если бы меня попросили облечь это в слова, я бы не знал, что сказать. Оно было глубоким и подсознательным, чувство утешения, понимания, в совокупности с некоторой тоской. В конце концов она протянула руку, и обняла мою отёкшую руку своими мягкими, прохладными пальцами — её касание был бальзамом для моих нервов.

— Люди — сложные существа, Мордэкай, — наконец сказала она. — Мы — не что-то одно, а всё сразу. Мы можем описывать себя с точки зрения наших животных желаний, с точки зрения наших рациональных решений, и с точки зрения наших высших эмоций — зверь, разум, и сердце. Я буду называть их этими именами, но помни, что это — лишь слова. На самом деле, в более глубокой истине, они все являются частями целого — целого, которое мы не можем описать, не потеряв часть его смысла.

Лучшая наша часть — это сердце, то место, откуда происходит любовь, а любовь имеет много форм, но они все одинаковы. Любовь ли это к ребёнку, или к жене, или к другу — всё одно и то же. Мы используем для этих отношения разные названия не потому, что любовь иная, а потому, что с ними связаны другие элементы, иногда — похоть нашего внутреннего зверя, а также остов и правила, накладываемые разумом, — продолжила она.

Когда-то в прошлом я говорил о чём-то подобном, но истина часто имеет большее значения, когда слышишь её из чужих уст. Роуз сжала мою руку, и кивнула, будто могла слышать мой внутренний монолог.