Майкл Мэннинг - Война Бог-Камня

— Ты упоминал об этом Чаду Грэйсону? — предложил я. С технической точки зрения, обеспечивать такие события дичью было его работой, помимо поддержания порядка в моих лесах.

— Упоминал, Ваше Сиятельство. Он сказал мне, что его люди будут заняты расширенными патрулями в течение недели или двух, и что у него не будет свободных людей для охоты, пока не минует нынешний кризис.

«Ну, ещё бы», — подумал я про себя.

— Я поговорю с ним, хотя и не уверен, что он сможет сделать за полдня.

— Благодарю, Ваше Сиятельство, — с благодарностью ответил Клод.

— Не благодари меня преждевременно, он, может, и не сумеет ничего поймать для тебя достаточно быстро.

— Может, и так, но я также хотел поблагодарить вас за завтрашний день, за повод для нашего праздника. Этот праздник — в основном день благодарения за то, что вы сделали, милорд, — сказал Клод, глядя на меня с выражением откровенной искренностью.

Его слова отозвались во мне волной гнева, и ощущение было таким, будто у меня в животе осел железный ком. Мой взгляд затвердел, хотя я удержал язык за зубами. «Он не понимает. Нельзя вымещать злость на нём», — напомнил я себе.

— Этот день не… — начал говорить я, но затем передумал. — Спасибо тебе за это, Клод, хотя я не считаю, что заслуживаю за это похвалы, — нехотя сказал я, затем развернулся, и, не дожидаясь ответа, оставил его.

Я шёл прочь с застывшим лицом, но внутри я чувствовал себя потерянным. «Только мою резню обо мне и запомнят». Сама Мировая Дорога была, возможно, единственным способом отвлечь меня от этого, или попыткой оставить запоминающийся и более позитивный отпечаток на мире. Помимо этого единственным моим позитивным действием было возведение Джеймса Ланкастера на трон, и моя роль в этом деле никогда не станет известна. Мир запомнит лишь, что была битва… и всех тех людей, которых я убил.

«Убей тридцать тысяч человек — и тебе дадут праздник. Победи бога и возведи на трон короля — и никто не узнает, не говоря уже о том, чтобы это оценить». На самом деле, это было несправедливо. Кое-кто знал — большинство из них были либо духовенством Сэлиора, либо могущественными и высокопоставленными людьми. Эти люди либо боялись меня, либо поносили меня за мои действия.

Мой главный егерь был упрямым человеком.

— Мои охотники сейчас заняты, заботясь о том, чтобы никто не проскользнул в ваши земли незамеченным, — снова сказал он мне.

— Скажи, чтобы они взяли выходной, и отправились на охоту, — ответил я.

Взгляд его карих глаз был непоколебим:

— Милорд, вы сказали мне, что нам грозит неминуемая атака, и что мои люди позаботятся о безопасности ваших людей, или хотя бы дадут раннее предупреждение. Это что, стало для вас менее важным? — высказал он эти слова упрекающим тоном — я уже отвык слышать такое, по крайней мере — от тех, кто мне служил.

— Мастер Грэйсон, ты что, мне возражаешь? — с любопытством спросил я.

— Если честно — да.

— Нападение не случится ещё неделю, — проинформировал я его. — Если бы я считал, что переброска твоих людей на охоту подвергнет нас опасности, то не просил бы тебя об этом.

— Оно, может, и так, но лишь глупец может предположить, что враг не попытается напасть неожиданно, — спокойно ответил он.

Мои глаза сузились:

— Ты называешь меня глупцом, Мастер Грэйсон?

— Если вы ведёте себя как чёртов глупец, то так я и буду вас называть, — ответил он, не дрогнув.

— Ты не потрудился добавить почётное обращение, — заметил я.

Чад кивнул, прежде чем ответить:

— Если вы ведёте себя как чёртов глупец, то так я и буду вас называть… — сказал он, и после короткой паузы добавил: — … милорд.

В течение долгих, напряжённых секунд мы пялились друг на друга, пока я наконец не сломался, засмеявшись. Это был хороший смех — глубокий, поднимающийся из живота. Ценности такого смеха я научился у Джеймса Ланкастера, наблюдая за тем, как он эффективно этот смех применяет, но сегодня я смеялся просто потому, что не мог себя удержать.

Егерь какое-то время серьёзно за мной наблюдал, пока наконец сам не стал посмеиваться. Вскоре он расслабился, и мы стали смеяться вместе. Когда мы успокоились, я заговорил первым:

— Ты прав, конечно же.

Он уверенно улыбнулся:

— Я и так это знаю, Ваше Благородие.

— Забудь про уважительные обращения, — сказал я ему. — Отныне я не хочу больше слышать от тебя никаких «Благородий» и «Светлостей»… если только мы не на каком-то общественном собрании. Понял, Мастер Грэйсон?

— Ладно, тогда вам придётся звать меня Чадом. Нельзя, чтобы вы обращались ко мне надлежащим образом, в то время как мне этого не позволено, — ответил он.

Я с готовностью согласился, кивнув:

— Ну, ладно, пусть будет Чад. А теперь, не мог бы ты послать завтра своих охотников за дополнительной добычей?

— Нет, — напрямую заявил он. — Я — не какая-то глупая шлюха, которую можно купить улыбкой и смехом. Вы попросили меня защищать ваши земли, и если я сниму с этого дела людей, то это будет пренебрежением моего долга.

Мои глаза расширились от шока. Этот человек действительно не был особо впечатлён титулами и дворянством. После долгих лет, в течение которых люди кланялись и заискивали передо мной, было приятно найти кого-то, способного говорить честно, пусть он и был грубым ослом. Я тщательно подумал над своими словами, прежде чем ответить:

— Давай так: пошли символическое число… скажем, пятерых… на охоту, а остальные пусть продолжают бдеть.

Он осторожно следил за выражением моего лица:

— А если я откажусь?

— Тогда я прикажу высечь тебя за неповиновение, и заменю тебя. Мы, может, и друзья, но я не могу позволить своим людям игнорировать мои приказы, — просто ответил я.

Чад улыбнулся:

— Они будут охотиться менее чем через час.

— Отлично, — ответил я. — Ты ещё не обедал?

— Нет.

— Пойдём, поедим вместе — все остальные сегодня заняты, а я предпочёл бы обедать с другом, — сказал я ему.

— Разве трапезы не считаются формальными собраниями? — подал он мысль. Он намекал на то, что Главный Егерь обычно не ел за высоким столом.

Я фыркнул:

— Сегодня — нет. Завтра будет более чем достаточно формальностей, — хлопнул я его по плечу, после чего мы отправились в главный зал.

Следующим утром я спал допоздна, пока Пенни не выгнала меня из кровати на завтрак. Но даже это она отложила до девяти, что для нас было довольно поздним временем. Завтрак был в нашей семье чем-то вроде священного ритуала. То, что я был важным дворянином, наложило на меня самые разные ограничения и обязанности, которые имели тенденцию ограничивать мою способность проводить время с женой и детьми, но завтрак был тем местом, где Пенни провела черту.