Майкл Мэннинг - Война Бог-Камня

— Да, Мордэкай, — просто сказала она, отвечая на мой незаданный вопрос. — Я рассказала ему про яд, которым он убил всех в Замке Камерон, тот самый яд, который он пытался использовать против Ланкастеров. Пенни оказала миру огромную услугу, когда проломила этому злодею череп.

Даже посреди своего эмоционального шока я был удивлён этим откровением. Насколько я знал, никто кроме меня и Пенни не знал о том, что священника убила она. Мои брови на миг взметнулись вверх:

— Ты жнала об эшом?

Она кивнула:

— Дженевив догадалась довольно быстро. Она также скрыла это знание, когда увидела Пенни в тот день.

Я каким-то образом сумел сфокусировать свои вялотекущие мысли. Я уже несколько раз был шокирован во время её рассказа, но один вопрос требовал моего внимания, мне нужно было узнать одну вещь.

— Ты же жнала, что он был отравителем, — сказал я, имея ввиду Отца Тоннсдэйла. — Пошему ты не рашкрыла его прештупление?

— У меня есть лишь оправдания, Мордэкай, и ни одного из них недостаточно, чтобы стереть мою вину. Ни одно из них не вернёт твоих родителей, — ответила Элиз Торнбер. — Прошли годы с того дня, как я научила его тому рецепту. Во время пожара я была беременна, и почти готова родить Дориана, и я не имела возможности осмотреть тела погибших, поэтому сперва не могла быть уверена, какой яд убил их. Естественно, я подозревала Отца Тоннсдэйла, но веских доказательств у меня не было. Я поделилась своими мыслями с Дженевив, и они держали его под наблюдением, но так и не нашли ничего инкриминирующего. В конце концов я так и не сделала ничего, чтобы отомстить за них, и я была бессильна доказать его вину.

У меня внутри разгоралось пламя, шар тщетного гнева, но мне некуда было его направить. Разве я мог на самом деле винить эту сидевшую передо мной женщину, мать моего лучшего друга? Большую часть своей жизни я любил её в качестве доброй, властной фигуры, и порой — как суррогат моей собственной матери. Даже в своём пьяном угаре я ощутил, как сжались мои челюсти.

Элиз внимательно понаблюдала за мной, прежде чем добавить:

— Это ни коим образом не смягчает мою вину в трагедии начала твоей жизни, но я знала, кем ты был, уже давно, даже до того, как вы с Дорианом подружились. Когда твой отец явился в замок, быстро разошлась новость о том, что у Ройса Элдриджа появился сын. Он никогда не делился рассказом о том, как он тебя нашёл, но Дженевив рассказала мне о полученном ею письме твоей умирающей матери, и я знала, что это наверняка ты. Я постаралась, чтобы время и обстоятельства твоего появления в доме Элдриджей так и не достигли ушей Тоннсдэйла, или церкви.

— Ты права, — хрипло сказал я. — Это никак не смягчает твоей вины, но… — говорил я с ясно слышимой в голосе горечью, и, несмотря на алкоголь, мой гнев придал ясности моим словам: — … что было — то прошло, и я не могу винить тебя за деяния того злодея. Тоннсдэйл был проклят за свои собственные действия, — заключил я, и немного приостановился, сглатывая, чтобы прочистить вставший в горле ком: — Но в одном ты полностью не права, — сказал я ей.

Глаза Элиз Торнбер покраснели и опухли от слёз:

— Что?

Я устал, и мой язык снова начал заплетаться:

— Мне плевать, рашшкажешь ли ты кому-то о Тоннсдэйле и яде. Этот вопрош чишто между нами, и я тебя прощаю, но твой шын заслуживает услышать расскаж о том, как встрешилишь его отец и мать. Ты обращаешься с ним нешправедливо, скрывая от него такую тайну, — напрямую проинформировал я её.

— Ты же знаешь, каков мой сын — он идёт по стезе добродетели, и не отойдёт от неё ни на шаг. Как я могу опозорить его знанием того, что его мать была шлюхой? Думаю, лучше оставить его с прошлым, которым он может гордиться, и не рассказывать ему правды, — возразила она.

Я покачал головой, снова заставив комнату закружиться:

— Тут ты ошибаешься. Твой шын — шовшем как его отец. Грэм Торнбер увидел иштину твоего шердца, нешмотря на твой шамообман. Он жнал о твоём доштоинштве ещё раньше тебя шамой. Твой шын не будет введён в жаблуждение обштоятельштвами твоего прошлого, и он будет любить тебя ещё больше, жная правду.

Откинувшись на подушки, я твёрдо решил позволить сну овладеть мной. На один день с меня было достаточно потрясений. Мир мягко плыл между моих век, и, уплывая в пьяную дрёму, я слышал тихие всхлипы Леди Торнбер.

Следующие несколько дней на самом деле не стоили того, чтобы их запоминать, и, к счастью, алкоголь не позволил моим воспоминаниям быть слишком уж ясными. Я перенёс размытый период тошноты и рвоты, периодически прерываемый Элиз Торнбер, когда она заставляла меня снова выпить то, от чего меня и так уже тошнило. Я никогда не пил много, но ко второму дню я был уверен, что больше никогда не захочу взять в рот ни капли алкоголя. Всё это ухудшалось тем фактом, что мне пришлось стать свидетелем того, как моя юная дочь переносила то же обращение, что и я.

— Довольно, — слабо сказал я Элиз, когда она снова вошла в комнату. Она несла поднос с большим кувшином в центре. — Мне плевать, если я умру. Просто позволь мне умереть в покое!

— А что твоя дочь? — со странным выражением лица спросила она.

Я немного подумал над этим. Было ли этично заставлять её страдать ради выживания? Что если она позже меня возненавидит за это?

— Спаси ребёнка, но о том, что это было моим решением, скажешь ей только после моей смерти, — наконец ответил я.

Элиз тихо засмеялась, и передала мне тяжёлую глиняную кружку:

— Выпей это. Почувствуешь себя лучше.

— Нет! Я же сказал, довольно! Не буду пить, — настаивал я.

— Эта кружка тебе понравится, она другая, — сказала она мне.

Я заворчал на неё:

— Если бы я всё ещё поклонялся богам, то потребовал бы экзорцизма, поскольку ты явно одержима злым духом.

— Это — мятный чай, — объяснила она. — Поможет успокоить твой желудок, и вернуть тебе жидкость. У тебя серьёзное обезвоживание.

Я не отрывал от неё взгляда, подозрительно нюхая кружку. Запах был свежим и мятным, указывая на то, что она, возможно, на этот раз не соврала. Вчера она уже надула меня раз или два, когда я начал отвергать её подношения. Тем не менее, мой нос не нашёл ни следа алкоголя, а я испытывал ужасную жажду. Один маленький глоток — и я обнаружил, что поспешно глотаю. Чай был прохладным и восхитительным. Я взял кувшин прежде, чем она успела предложить, и налил себе ещё.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, пока я выдувал содержимое кружки.

Мои глаза сузились:

— Как что-то сдохшее, воскрешённое, потом снова убитое, высушенное и растянутое в полную длину на кровати, со зрителями, которые время от времени заходят, отпуская комментарии насчёт переносимых мной страданий.